Лошадь устала. Натягиваю поводья, и она останавливается. Мы идем вверх, куда поднимается сопка. Снова думаю, как мне быть. Я не тот, кем был раньше, но привал устраивать уже поздно. Меня застала в дороге ночь. Я тоже устал, как устала лошадь. Вчерашний день точно затерялся по следу копыт. Многое у нас как в первый раз. И еще эта почти невидимая тропинка, которая словно обрывается среди камней и будто исчезает не на совсем. Сбоку пропасть и наступающее на меня ее молчание. Во всем, даже в острых углах камней, заметна настороженность и какой-то невыразительный подъем в свое трепетное и увлекающее мое. Спотыкаюсь о камни, но продолжаю идти. Пытаюсь снова остановить лошадь. Ее тянет назад. Я тоже теряю равновесие и в чем-то соглашаюсь с происходящим. Дышу беспорядочно и тяжело. Мною овладевает неистребимая жажда желания выделить на небе несколько звезд и остановить их движение в пространстве и во времени. Разной формы две стороны в одинаковом объеме смешанного и невыразительного там, где остались огни кораблей и откуда теперь ухожу я. Отдыхает море, и продолжаю идти я. В критическом разломе приближающегося и уходящего, как и во всем остальном, мои ощущения не реальны и ничтожно малы для преодоления видимого и скрытого этой видимостью, словно расправленного на камне, на который, я пытаюсь сесть. Я во власти истощения выдуманного и несуществующего. У меня нет, чего-то своего и права на это свое. Удаляется сама неожиданность выбранного мною и не оставленного, как всегда до утра. Впереди проходящая вдоль меня последовательность уже выбранного не мною, а выбравшая меня. Трудно привыкнуть к подвижности времени неощутимо идущего рядом и обгоняющего нас. Я начат и не закончен, как не закончена и возможность избегать своей законченности пусть еще только вначале меня и моего. Ищу среди неуловимого, заметные предлоги задержаться там, хотя бы на чем-нибудь. Мое потеряло смысл и осталось невыразительным следом чего-то бледного и возможно поэтому хрупкого там, где начинается море и заканчивается мой подъем. Ищу это место и не вижу его. Многое лишнее и не характерное мне, словно забытое или оставленное мною на потом. Быть и казаться одним и тем же, как неделимое равенство уходить в прошлое и теряться в настоящем. То и это - ложный предел доступного мне. На небе различаю несколько темных облаков, а взгляд времени уже не подступен. Я удаляюсь. Куда не знаю, но не удаляться уже не могу. У меня влажные волосы, а у лошади мокрая спина. Не понимаю себя. Мы потерялись вместе и теперь идем в независимое свое. Нет у нас общего задуманного, мы, словно затихли на дальнем расположении к нашему ближнему, и бесконечно далеки друг к другу. Я не тот, кем был и кем должен был быть. На меня опустилось равновесие потерянной мною высоты. Должен ли я останавливаться, чтобы не возвращаться обратно и не идти впереди. Два несовершенных призрака в разговоре ночи и продолжении неподвижного в неподвижности меня. Обрывается взгляд, и в этом потерянном пространстве я нахожу потерянного себя. Камни падают вниз. Они увлекают за собой крупные глыбы гранита, которые с грохотом и шумом находят отзывающееся безмолвие пропасти. Я слишком невыразителен в невыразительном своем. Ветер на кончиках волос, а пальцы в бесчувственном прикосновении к потрескавшимся губам. Воздух, как липкая пружина, вдавливающая в себя и не, сжимающая до предела. Ночь в остатках выброшенного, и забытого. И нет уже власти над этим чужим, не ставшим моим. Тесно на незнакомом подъеме. Тесно и там, где ожидаемый простор стал неделимым и сжатым, где никогда мне быть и куда я пытаюсь уйти, но не могу. Без одного другое, как будто выше одни звезды и одно стремление к ним. Уверенность остается моим недостатком. Я иду, чтобы идти, идти по бесконечной прямой, словно с завязанными глазами. Меня уводит власть над собой. Непокорная даль разбавлена дрожащим маревом ночи. Я устаю, но не замечаю усталости и чувствую, что где-то впереди затерялся пронзительный блеск недоступного мне отвесного подъема. В скупой разнице раздробленность совпавших мгновений. Не иду на риск и не увлекаюсь тем, чего не избегал раньше. В моем взгляде отсутствует неосторожность. Тороплю себя и не понимаю своей торопливости. Глаза не улавливают неуловимого. Ночь брошена на землю разогнутой подковой. Но эта подкова не с ноги моей лошади, которая постоянно скользит и сталкивает вниз камни. Свет луны пробивается сквозь облака. Ближе к морю они густые и низкие. Я снова боюсь высоты, не подъема ее и не быстрого исчезновения утомительной дали, которую нахожу на пределе горизонта, а самого этого взгляда, у которого нет моего продолжения. Вижу пологий склон сопки, идущий вниз и уходящий от меня. То дальнее и неосторожное, оно сходится с ближним, которое как и то дальнее, все еще вдали от меня. Тени разбросаны и не соединены в единое целое. Тихо, не потому, что звезды лежат как на ладони ночи. Тихо во мне и в том, что не мое, а вместе с ним, я одно целое, как одно разобщение в плену усталости, которую стирает взгляд, ползущий по медленному, как легкий шорох, как особенность моего и уже чужого. Страшно собирать себя, не собрав свое в себе. Могу повториться кем-то или повторить кого-то. Иду, словно по темному коридору, где демонстрируют невидимые кинофильмы с плохо воспроизводящейся звуковой дорожкой. Мне ничего не остается. Я должен идти, пока темно, идти как угодно, но только идти. Застылость ночи мне не нужна. Ничего не хочу замечать или брать в долг. Чего-то мне не хватает. Я пустой и самый обыкновенный. Иду по направлению млечного пути. Высота заметна даже, когда смотрю вниз и точно обрываюсь вместе с камнем. Выстроил себя в один ряд, в одно удобное в неудобстве задуманного. Впереди зигзаг сопки и новый ее подъем. Смотрю под ноги и наступаю на камень, который шатается, но не сваливается вниз. Я удержался на нем, но снова поторопился и сделал медленный и слабый шаг вперед. Новый камень задержал меня. Взгляд, словно возвратился обратно и мне его больше некуда вытолкнуть из себя. Небо качнулось вместе со мной и стало плоским, как вертикальная стена, которая начала осыпаться. Мой камень тоже не выдержал, как не выдержал я своего одиночества, и медленно завалился на бок. Я мог остановиться и мог уйти дальше. Но у меня не получилось ни того, ни другого. Мне показалось, что я стал невесомым и потерял равновесие. У меня не было страха. Я думал, о чем попало, я должен был думать, а не молчать и затаиваться в себе. Тени казались отшлифованными ветром. Ветер был сбоку и не мешал мне идти. Я думал, что потерял дорогу или сбился с пути сознательно, чтобы искать и найти этот потерянный мною путь. Я возвращаюсь, а не иду обратно. Идти обратно и возвращаться... А вдруг это одно и тоже, и я возвращающийся, в идущем обратно. Лень думать и рассуждать, думать в рассуждении или рассуждать думая. Тепло и поэтому я легко одет. Не могу настаивать над тем, что не мое и не выбираю дороги... Теперь и тогда... Что запомнил и что забыл? Удивляюсь, неосторожности происходящего во мне и неосторожным становлюсь сам. Забыл, где я и куда иду. Долго поднимаются вверх, и быстро спускаюсь вниз. Камень падает с невидимым ускорением, ему помогает какая-то сила. Ее у меня нет. Я иду как рассуждаю, и сначала и потом одинаково. Я должен, наконец, остановиться там, где не придется думать идти дальше. Надоели комары, но их больше в затишье, и чем выше я поднимаюсь, тем меньше получаю от них укусов. Руки грубые, и когда я тру ладонями лицо, то словно чувствую ими трещины и забитые грязью поры на пальцах. Мне противно это, но воды во фляге уже нет, чтобы вымыть руки и мокрое лицо. Кто, я? С чем сравнить, свое, невозможное, для других... Я в пред рассудочном наплыве давно мне известного... Теряться или терять?.. Вопросы без ответов и не случается так, чтобы был ответ без вопроса. Луны не вижу, но где-то был ее след. Я продолжаю его искать. Звезды открыты. Их много и много невидимых, тех, которые скрыла суетливая, бесконечность или это избавила меня от них даль исчезнувшей высоты. Лошадь дышит мне в спину. Отвожу в сторону руку и иду рядом с ней. Иду долго и коротко... Тише и громче, словно есть она у меня, и уже ее нет. А я иду, продолжаю идти, и думаю о ней. Я есть, и снова меня нет, как нет его, где есть я, где не было и не осталось моего. Я знаю, что должен знать. Знаю и не знаю, и не удивляюсь этому и тому, что ношу с собой. Поднимаю глаза и жду, когда они устанут, чтобы снова опустить их вниз. Теперь я знаю, что не должен знать, и остаюсь там, откуда начинаюсь, и где мое становится чужим. Контроль над собой потерять не удалось. У меня есть все, и нет ничего, нет, и не будет потому, что так хочу я. Не верю себе и не верю ей. Она идет мне навстречу. Ирина обещала мне встретиться со мной. Она уже у реки, там, где нашел ее я и откуда мы ушли вместе. На рассвете я увижу ее. Она спокойная и легкая, словно невесомая и несуществующая для себя, для нас вместе. Я и она - еще не образовавшаяся пустота. Мы чего-то не должны видеть и замечать. Небо надо мной и я раздавленный им. Теряюсь на подъеме и не становлюсь ближе к не овладевшей мною высоте. Есть ли я и, буду ли еще, знает только она. Ирину нельзя не любить, но люблю я ее не за это. Люблю и не могу не любить. Только она одна не должна делать этого. А я иду за чем-то к ней. Иду, чтобы свалиться камнем к ее ногам. Нас разделяет ночь, грубый сгусток недавно наступившей темноты. Я дышу и уже не различаю своего дыхания. Она заполнила меня всего и я теперь заполненный ею. Наступаю на камни и сваливаю их вниз. Они упадут в море или рядом с этим морем. Впереди только то, что не удается вспомнить. Даже глаза и лицо Ирины я стал представлять смутно и невыразительно. Ищу, хотя бы случайную зацепку или намек на поддержку и разоблачение этой фальши, которая не освободила до сих пор меня. Я не вижу самого себя, а только чувствую как сгибаются в суставах ноги и разгибаются не согнутые до излома руки. Она торопит меня. Вспоминаю ее голос. Ирина выходила из воды и громко смеялась, потом лежала у костра и молчала. Я подкладывал в огонь мокрые ветки, которые Ирина насобирала в воде и от них шел белый невыразительный дым. Мы сразу стали называть друг друга на "ты". У меня привычка так обращаться ко всем красивым женщинам после краткого времени знакомства. Она сидела ко мне спиной и боком к костру. День был солнечный и теплый. - Ты отпустишь меня? - Ирина посмотрела в мою сторону и замолчала. Я лег на траву рядом с ней и накрыл ее руку своей ладонью. Она осторожно сжала пальцы в кулак и убрала руку к себе на колени, и, немного подумав, бросила в огонь вырванные листья травы, которые не выпустила из кулака. Я ждал, что скажет она мне дальше. Ее тело слегка тронул загар, а была уже половина лета. Я случайно оказался на берегу реки и, видимо, тоже случайно она оказалась здесь. Мне не пришлось жалеть о потерянном дне. Ирина, казалось, просто смотрела в мою сторону, а не на меня. Я научился чувствовать ее настроение, по выражению глаз. Она редко улыбалась, но смеялась часто и неестественно. Я различал ее поддельную веселость от настоящей. Потом появился ветер и стал наносить облака. Мы были у затухающего костра. Молчал я, молчала и она. И это молчание нам заменяло слова. В зарослях камыша оставались островки воды не тронутые рябью. - Я хочу уйти, - она говорит ни, к кому не обращаясь. – Ты, отпустишь меня? - Может, уйдем вместе, - тянусь к ней рукой, но не могу достать до ее руки. Она легко уходит от моего прикосновения. - Нет! Извини, я хочу уйти одна, так будет лучше, - теперь она говорит с видимым усилием, и я замечаю в ее голосе что-то пугающее меня. - Я уйду, хорошо? Уйду потому, что должна уйти. Не думай обо мне плохо и не сердись. Я бы не бросила тебя, если бы не боялась остаться с тобой здесь до утра. Мне кажется, что мы встретились только ради того, чтобы остаться на ночь у реки и зачем-то еще, о чем нельзя нам с тобой ни говорить, ни думать. Ты вправе настоять и взять меня силой, и этим заставить никуда не уходить, но не уйти я уже не могу. Достаточно долго мы были вместе и так ничтожно это время, если говорить нам как о чем-то последовательном и касающимся только одной меня. Разве я значу что-нибудь для тебя. Ведь в том, для чего ты появился там, куда пришла и я, чтобы найти тебя, нет особых стремлений к закономерности еще не случившегося с нами. Нет не только намека на мое изменчивое прошлое, но нет даже того, что осталось во мне ради чего-то несовершенного в нас, чтобы ему остаться и быть со мной, когда мне грустно. Я наполовину женщина, наполовину никто. Не спрашивай, почему так неуважительно говорю о себе, не опровергая истину и не показывая всех своих недостатков. Мое во мне, каким бы оно ни было. Я должна уважать себя и понимать, чего хочу и что могу делать ради этого. Не исключено, что есть такие желания, когда мои возможности не позволяют мне удовлетворять их и удовлетворять себя потому, что у меня появилась определенная цель, и нет стремления к чему-то особенному и не простому, в чем я не могу отказать в себе, и в чем ты уже однажды уже убедился. Не будь идеалистом в идеале своего настроения, которое я потревожила у тебя. Я не могу так долго утомлять мужчину своим присутствием, но и ты не должен давать мне повода говорить так невыразительно о себе. Разве может женщина, не преследуя никакой цели, быть нацеленной на чью-то условность. Не торопись опровергать меня. Ты не знаешь ни моего прошлого, о котором я сказала случайным намеком, ни настоящего, которым я уже распорядилась как посчитала нужным. Теперь разговаривай ты, а я буду молчать. Ты знаешь, о чем не должна была я говорить, но заставил меня сделать это и настоял на том, что случилось со мной. Я тоже хотела, чтобы произошло именно это, а не то, что вымышлено нами друг для друга. Кто кого должен оберегаться, я не тороплюсь называть имена. Ты должен сам догадаться и приказать себе, как поступить со мной, не скрывая ни огорчения, ни радости от сознания того, что суждено тебе добиться от меня. Ты терпелив и у тебя крепкие нервы, но мне кажется, когда мужчина молчит, он не думает о той женщине, которая с ним, - она разгребла пепел на месте костра и легла на спину. Ее волосы накрыли мое лицо. В них был свойственный ей одной запах. Я продолжал молчать, но не это злило ее. Она сердилась на себя, на свою откровенную доступность преднамеренной скрытности, которую не удалось скрыть ей и, поэтому Ирина искала другие слова. Она должна была оправдаться. Я дышал запахом ее тела и волос и прикасался губами к их раздражительной легкости. Я целовал ее волосы и не целовать уже не мог. Она напоминала мне то, чего уже не напоминала совсем, а заставляла верить в его реальность. Я был во власти этого необъяснимого мне пребывания в плену собственного бессилия и не желания отступить от нее, не понимать и не чувствовать своего преждевременного старения в чувствах к ней. Мне казалось, я губами слышал, как она дышит и слушает меня. Она чувствовала тоже, что чувствовал я, но ее чувствительность оставалась легкой подвижностью волос на моих губах. Я точно был наэлектризован ее близостью и согласием свободы, которую она предоставила мне, а я, как бы нарочно, не принял ее. Небо смотрело на нас. Я понимал Ирину, но не замечал ее близости. Она не дала повода на доступную мне откровенность ее почти незащищенного тела, с узкими плавками на бедрах и таким же лифчиком на груди. Уходящее, продолжалось и не становилось нашим сомнительным прошлым, о котором Ирина говорила сама, а я не понимал, что имела она ввиду. У нее я учился сдержанности. Ее волосы заменили мне ее саму. Я искал право прикоснуться к вытянутой вдоль меня сильной руке, у которой красивые пальцы и острые ногти. Одни ее губы оставались для меня запретным местом. Я думал о ней и поэтому молчал, а волосы Ирины уже принадлежали не мне, а ветру. Мы видели небо, облака на нем в просвете густых веток ольхи. Течение реки было спокойным и, как она, осторожным. Потом Ирина смотрела вдоль себя и знала, что я тоже смотрю на ее тело, тело молодой и сильной женщины. Ветер менял направление. Он дул сначала в одну, потом в другую сторону. Он метался как метаюсь я в себе, забывая о всех приличиях и доступных в наших отношениях пределах. Ирина была согласна помочь мне избавиться от робости, избавиться от себя, от скованности и мыслей о ней, не оставляющих меня в покое. Я сжал ее пальцы, и она застонала от боли. Волосы снова пахли ее телом и не могли мне заменить несуществующую в моем воображении женщину и существующую ее, не понимаемую мною. На Ирину упала тень от облака, и она накрыла себя халатом, но осталась для меня вполне реальной и такой же естественной, как и была до этого. Хотелось снова услышать непривычную усталость ее голоса. Я продолжал держать ее за руку и думал о ней так же откровенно и скупо, как и раньше. Другим быть не мог. Я догадывался, о чем она не в силах меня попросить. Ветер усиливался. Он откидывал на траву полы халата, а она возвращала их на место. Ее тело было напряжено, словно она сжимала его сознательно и хотела стать невидимой, чтобы существовать в одном моем воображении. Я искал право на взаимность или хотя бы на ее откровенность со мной. Пугала ее не разгаданность и что-то еще, перед чем я оказался бессильным. Она молчала и заставляла тоже молчать. Становилось холодно и сыро. Облака надолго закрыли солнце. Оно было сплошным и огромным пятном, как ее сердце, которое теперь билось во мне. Ирина сказала, что она наполовину женщина, а наполовину никто. Ее терзает моя терпеливость и заученная строгость несвойственной мне скупости. Я отпускаю ее руку и она медленно поднимается. Камень падает в траву у ног. Ирина переступает его и идет в сторону густых зарослей камыша. За ними спокойная заводь реки. Я смотрю ей в след. У нее красивые ноги и то, что привыкли мы называть бедрами. Волосы разлетелись в разные стороны. Она уходит от меня, чтобы слиться с водой и побыть недолго в упругой цепкости реки. Руки раздвигают камыш, и тело легко проскальзывает за ними, разведенными в стороны. Больше я ничего не вижу. Она раздевается, и только кончики камыша прогибаются под тяжестью брошенных на них плавок и лифчика - ярко белого, как чего-то еще оставшегося в нем от нее. Закрываю глаза и не иду следом за Ириной, а остаюсь на берегу, возле примятого в траве места, где недавно лежала она. Потом я иду, чтобы встретиться с ней. Иду между двумя неправильными сторонами одного себя. Не перестаю думать о ней и не замечаю усталости. Я брошен самим собой, но не оставлен ею. Узнаю в себе того себя, которого она поцеловала, словно прикоснулась к чему-то запретному и осталась с ним, отказавшись от меня. Она не признала себя побежденной мною. Мы были рядом, не близко и не далеко. Мы были там, где хотела быть она, и не было там меня, когда она была со мной. - Скажи, о чем ты думаешь, и уходи. Обещай писать и звонить, - Ирина задумалась. Утро только начинается. В камышах шумит ветер, стебли раздвигаются и открывают простор воды. На реке легкая волна. Ирина говорит, что эта река впадает в море. Она нашла выход к морю, а я пришел с моря к реке и встретил Ирину. Мы встретились, чтобы поверить в существующее наше и не наше, оставшееся в нас для кого-то еще. Прошла ночь. У Ирины растрепаны волосы и красивое, нежное лицо. Я смотрю на ее губы. Они обессилены и неплотно сжаты. - Теперь иди. Я остаюсь здесь. Я должна остаться, зачем не спрашивай. Это будет грубо с твоей стороны. Ты прав. Мужчина всегда прав, но ты прав не как мужчина, а как тот, кто был со мной и не замечал у меня недостатков. То, что было у нас - это не правда, - Ирина выходит из воды, опускается на колени и садится на ногу, подложив ее под себя. - Как легко дышать. Это ведь утро. Посмотри на небо, неужели я не права и ты снова не веришь мне? - Очнись, - она тянет меня за руку. Я бессилен сопротивляться... И снова камни и их долгое падение вниз. А теперь вокруг меня ничего нет. Ни неба, ни меня, ни звезд на этом небе, ни шума близкого прибоя. Я вдавлен в свое недоверие и в недоверие к себе. Не даюсь вымышленному и забытому ради нее. Нет меня в присутствии ночи. Я иду, чтобы встретить утро. То думаю, то забываю думать, а между нами ночь, время приведений и ведьм, призраков и леших. Она боится, когда темно. Камыш у реки всегда загадочно шумит и редко и таинственно отзывается филин, одни только летучие мыши часто хлестко хлопают крыльями. Я, кажется, снова слышу, как стучит ее сердце. На ней одет один халат, но дрожит она не от холода. Мы успели узнать друг друга немного ближе или как-то не так, как узнала она меня, а я, ее. Мы где-то задержались на подходе к чему-то. Она ищет на мне теплое место и прячет там свои руки. Гудят комары, и мне приходится отгонять их от нас. Это отвлекает меня, а Ирина злится и, когда я обнимаю ее за шею, ей уже не до меня. Складки тени отчетливы местами. Они разной длины и формы. Возникает неправильное наложение цветов, а все вокруг, словно чего-то ждет. Это возвращает мне ее губы. Они чувствительны, как кончики груди и раздражительны, как нежная кожа под мышками. Я вдыхаю запах пота и целую ее прекрасные волосы, которые не закрыть ей руками. Что осталось мне, и что она оставила для себя? Мы не виделись две недели. Я думал о ней и помнил, как легко она смеялась и не всегда давалась мне. Потом Ирина плакала. Лицо было влажным, а губы стали солеными. Поднималось солнце. Длинные тени на воде, чередовались с его яркими бликами. Ирина говорила тихо, иногда только шевелила губами. Уже не помню, о чем она просила меня, но после этого она больше не плакала. Вода тоже была холодной. Мы сидели на берегу, не высоком и не низком. Там, где заканчивалась заводь и начиналась узкая протока, по краю воды росли белые кувшинки. Они недавно начали распускаться. Возле них кружились стрекозы, маленькие и большие, летающие вместе одна на другой и одни. Ирина закрывала глаза, в их уголках я видел черные тени. Она устала и, когда взошло солнце, почувствовала лень и вялость в движениях. Ирина не замечала меня. Я думал о том, что было у нас и чего не могло не быть. Она не мешала мне, но я знал и был уверен, что теперь она моя. В траве отзывались цикады. Они мешали нам слушать друг друга. Теперь меня преследует ночь, ее загадочная тишина и такие же неосторожные звуки, как и все, в чем избыток, и что лежит между видимым и невидимым. Я не уверен в себе. Мне нужен не я и не то, что осталось во мне и чему никогда не быть, как не стать мне падающим камнем. Тихо. Тише не бывает. И снова что-то расходится и сходится. Теперь я беспомощный развести в стороны не разрывающийся стык в одном напряжении моего взгляда. Я что-то ищу и не вижу его. Не вижу ни реки, ни зарослей камыша, ни его тени. Подчиняюсь, но не уступаю себе. Мелкое и незаметное остается пустым и вымышленным. Я - только одна часть себя. Мне не в чем ее обвинить. Она просила отпустить ее или уйти самому. Я не решился оставить ее одну. Ирина сказала, что муж ее в море. Не верить ей не было причин. Теперь я понимаю, как одинока порой женщина, которая остается наедине с ночью и с тем, что тревожит и волнует ее. Заканчивается подъем и начинается спуск. Море осталось по ту сторону сопки, но шум прибоя еще доносится до меня. Я его не слушаю. Снова думаю о Ирине, о том, что пока не нашел, не моем и не ее. Вздрагивает удаляющаяся неподвижность несобранного вместе и незаметного, когда не хочешь его замечать. Исчезли шорохи, и ветер стал ощутимым на расстоянии. Скользко и неудобно идти. Ступаю на пятки и вдавливаю каблуки в каменистый грунт. Вчера был дождь, но сопка сухая. Влага выветрилась из пор и трещин земли и камней. Ирина обещала придти. Я тоже многое ей обещал. Хочу увидеть ее уходящую от меня к реке и выходящую из воды с мокрыми, прилипшими к лицу волосами. Ночь, кажется, настороженно выправляется, и мои шаги исчезают в таинственности увиденного мною подъема неба. Я ищу звезды, которые потерял. Вдыхаю запахи ночи и не понимаю их - они не пахнут ее волосами и влажным от воды телом. Впереди поднимается легкая кривизна излома стремительных линий, чем-то похожих на линию горизонта. Между мною и этим неудобным для глаз, выбранным ими местом, появляется новая звезда. Луна за облаком. Я давно не вижу ее. Все места на небе, кажется, заняты, а я занят своими мыслями. Мое, со мной и только случайная неожиданность какой-то утомительной власти над чем-то привычным, заставляет меня быть осторожным, но не скрывающимся в темноте. Останавливаюсь и ищу дорогу дальше. Все ориентиры давно потерял и вышел на прямую, с раздвоенными промежутками на несовпадающем со спуском подъемом. Закрываю глаза и продолжаю идти по направлению силы инерции. Меня, словно втягивает в магнитное поле лежащей впереди сопки и поэтому мне не нужны глаза. Со мной не соглашаются ноги и, чтобы удержаться и не упасть, я открываю глаза и не могу ни за что уцепиться ими. Все вокруг меня тоже рушится, точно перенимает мои движения. Я, не руководимый собой, я руководим уходящим из меня. Не пытаюсь оправдываться. Перед глазами два одинаковых промежутка и две силы влекущие к ним. Чернота крутого подъема будто вздувается и становится бугристой. Тени в пяти шагах от меня. Они медленно поднимаются, точно заваливаются на бок, потом затихают и становятся мне не видимыми. Сначала это не начинается, а то, что прервалось, никуда не девается. Ночь раздроблена всем мелким и не собирающимся вместе. Чем-то встревожено море. Я забываю его и вспоминаю реку и женщину с распустившимися волосами, которая выходит из воды. И вижу я не ее, а один лишь слабый силуэт на фоне яркого солнца и черное, нет, уже не черное, а что-то повторяющее серебристую дымку марева, обведенную по теперь уже отчетливому контуру тела женщины, идущей ко мне прозрачной полосой неподвижного огня. И снова ночь и мои тяжелые шаги, словно ступаю я не по земле, а по туго натянутой коже барабана... Ее силуэт увеличивается и, когда Ирину скрывают камыши, я падаю лицом в траву и сжимаю в кулаки руки. Потом снова слышу ее шаги по воде, но не смотрю туда, где солнце слепит мне глаза. Трава сочная, с запахом зелени и пресная на вкус. Теперь пресное еще и небо, на котором я не досчитываю звезд. Их не считаю, а чувствую на объем. В этой крохотной неподвижности высоты, есть что-то притягивающее, то, о чем запрещаю я думать себе. Я возвращаюсь к Ирине. Впереди уже не целая ночь, с то, что осталось от этой ночи. Забываюсь и, когда вниз падает камень, мною овладевает страх. Я боюсь превратиться в камень и тоже скатиться в воображаемую мною пропасть, которая постоянно видится мне впереди. Но как бы я не замедлял свой шаг, она незаметно приближается ко мне, и я чувствую ее стонущее дыхание уже обгоняющее меня. Сливаюсь с окружающим. Равносильно испугу невыразительное сочетание меня с обведенными видимой шириной контурами самого себе. Придержаться не за что. На сопках не растет даже трава. В прошлом году здесь был пожар, и все выгорело до паленого камня. У меня сегодня ночь случайностей. Я отнят у времени и себя и растянут по видимой бесконечности. Мое, со мной и я уже не там, где должен был быть. Что значит предоставленная мне доступность ночи, и с чего началось это и чем закончилось? Я, словно невидимая сопка и не ставший ее магнитным полем. Мое нигде не девается и никуда не уходит. Перед глазами невыбираемое мною пространство, со складками видимых полос, наполовину вросших в безразличие ночи. Теперь иду, словно по пустырю, не останавливаюсь и не оглядываюсь. Взгляд под ногами, им как будто придерживаюсь за землю. Каблуки скользят. Тихо и невыразительно вокруг... Ирина поднялась на носки и потянулась по стволу дерева, но не застыла на кажущемся подъеме к чему-то освежающему ее. Я остаюсь на берегу и смотрю на нее. Ведет она себя независимо и не замечает меня. Я жду. Жду, когда снова она о чем-то попросит. У нее тихий голос и громко она не говорит. Дерево качает ветер. - Ты ни о чем ни просишь, - я узнаю ее настойчивость заставить меня заговорить. - Почему ты считаешь, что мужчина должен больше молчать? - она давно не улыбалась. Ее трудно вывести из равновесия. Я допускаю это у женщин, редко напускающих на себя веселость. Редко, но не иногда. Они выбирают подходящий момент. Нахожу ее красивой. За ночь волосы распушились еще больше. Халат застегнут на две средние пуговицы, и ветер отбрасывает в сторону сразу полу и ворот. Где задержать свой взгляд на ноге или на груди? Пока думаю, она прячет эти места и придерживает халат руками, но пуговицы не застегивает. Встречаю ее взгляд и, когда улыбаюсь, улыбается и она. Догадываюсь, чего она хочет, но остаюсь у реки, там, где мое место, выбранное мне ею. Нас разделяет десять шагов, чуть больше, только не одиннадцать. Тень от меня легла на воду и стала подвижной. Я не выбирал Ирину, она выбрала меня сама. Мы увлечены друг другом. У нее есть дети. Она не говорит о них, но я знаю, что есть. Халат снова не на месте. До ее тела и губ чуть больше десяти шагов. Мне удалось заставить ее поверить мне. Ей тоже удалось многое в отношении меня. Мы расточительны во всем, что есть у нас и чего не должно не быть. Ирина вздыхает, смотрит на меня не просто, чтобы смотреть. Я вижу ее глаза. Они о чем-то просят. Перед ними трудно устоять. Это может быть и то, о чем я думаю и что-то другое, мне пока не знакомое, но от меня зависящее. Я должен ответить ей, но чем, пока не знаю. Утро. Трава влажная и прохладный ветер. Он от меня к Ирине. Я жду, но ждать не продолжаю. Я прикоснулся к чему-то несвойственному мне и теперь оно потеряло для меня смысл. Ирина первая женщина, которой я признался, что люблю ее. Она тоже самое сказала и мне. Возражать я не стал. Она не похожа на других. У нее особая манера говорить и увлекать за собой. В ее поведении нет особой непринужденности, а есть то, что трудно забыть. Ночь прошла незаметно, и незаметно отделилось от нее утро, и чем дальше время уходило от меня, тем больше я увлекался ею, и ее чистым, выразительным лицом. Но что-то мешало нам быть до конца откровенными. Мешало и мне, и ей. Она редко убирала с лица волосы, и когда они накрывали его, я смотрел ниже, и чем ближе к земле опускался по ней мой взгляд, тем настойчивее и тревожнее я смотрел на Ирину. Хотел и не хотел приблизиться к ее телу. Она смотрела на небо, на облака, уходящие в сторону моря и почти не опускала глаза на меня. Ирина стояла в тени дерева и в собственной тени распущенных волос. Она заставляла меня быть с ней постоянно и постоянно думать о чем-то нашем общем и нашем уже не для нас. Ночь тяжелая и незаметно заканчивается подъем. Останавливаюсь и ищу место, куда могу сесть, но времени, чтобы сидеть, у меня нет. Я должен идти. Утро должно быть скоро. Море не отзывается. Этим исчезнувшим морем стало для меня небо и она, доступная этому небу. Хочу и не могу идти дальше. Дальше - запретная черта, переступить которую я не решаюсь. Впереди, за каждым шагом, что-то ждет продолжения, но эти шаги идут в обратную сторону. Они затихают и не тревожат ночь. Я не нашел куда сесть. Я веду за собой лошадь. С ее тела продолжает скапывать вода и мои груди и все, что ниже, становится мокрым от прикосновения к ней. И ночь, и я, и мы вместе, все это как будто насторожено и отнято одно у другого. Мне не чем дышать. Я охвачен чем-то подозрительным и теперь у меня нет уверенности и нет ее, к которой иду. Надеюсь на свою настойчивость. Облака притаились и стих ветер. Так и не вижу дороги. Раньше она где-то была. Теперь, мое - не мое. Отвлекаюсь скалой с острым выступом знакомого утеса. Огрубело подступающее ко мне и не приближающееся настолько, чтобы я мог видеть его и мог понять, как мало я прошел за сегодня, и как много осталось и затерялось во мне. Теперь или тогда?.. Ближе или на самом краю удаления?.. Так или иначе, ничего не случается, словно переходит в газообразное состояние и улетучивается из меня. Видимость так и не расправилась и не прервалась до конца высота. Не становлюсь чей-то собственностью. Иду, чтобы надоесть себе. Она не ближе и я не там, где это близкое становится ее близостью. Ищу, куда поставить ногу и ставлю куда попало. Теперь на шаг она ближе, на единственный шаг, который стал шагом навстречу ей. За нами была река, а ближе к нам - камыш и ветер в нем. Ирина поднимает вверх голову и закидывает ее назад. Она смотрит на небо, а не на воду, отражающую это небо. - Возможно, будет дождь, - она говорит так, чтобы я подтвердил ее слова. - Ты любишь дождь? - теперь она смотрит в мои глаза и ждет ответа. Целую ее в ладонь и неопределенно качаю головой. - Ты не ответил! - теперь она настойчива и немного раздражена. - Прости, я думал о тебе. - Думал, не настолько, чтобы увлечься моей неосторожной близостью. Я стала для тебя незаметной. - Это не правда. Я ждал, когда ты, наконец, поверишь в меня. Это нелегко, но тебе удалось разлучить меня с тем моим, которым я жил до этого. Ты бросила меня к своим ногам. - Зачем мне бросать тебя под ноги стремительному и исчезающему, и требовать невозможного… Теперь невозможным стал я. Ноги не слушаются. Обойти сопку вокруг все-таки легче, чем выйти на орбиту, но я знаю, как должен идти. Не удалось то, что задумал. Вдохнул воздух ночи, потом вздохнул, как вздыхала она, когда мы прощались. У нее уже были седые волосы. Ирину сказала дату, когда родилась. Я не запомнил ее и не высчитал ее возраст. Ирина выглядит моложе своих лет, так мне кажется. Как она оказалась возле этой реки, не знаю. Она обещала помнить меня, я не обещал этого ей, но помнил всегда. Вчера мне показалось странным мое отношение к ней. Я скоро улетаю. Мы заканчиваем исследование океана у его берегов на Востоке. Что я нашел, и что потерял? Нашел ее и потерял жену или, наоборот, случилось то, о чем я никогда не подозревал и, когда столкнулся с его неизбежностью, понял, как ничтожно все это. Я не способен жить для двоих. Сопка медленно уводит меня слева направо и снизу вверх. То курю, то не курю. Дым выпускаю сразу. Ирина тоже курила, и пепел струшивала в костер. Халат был расстегнут, и завязан полами на бедрах. Было темно. Нас освещал костер. Ее щеки и грудь были горячими. От костра шел жар. Когда подбрасывали в огонь ветки, они дымели. Ирина не переносила этого дыма. Ветер дул на нее со стороны костра. Она часто ложилась на спину и закрывала лицо руками. Я был рядом, и она была сильнее меня или так мне казалось. Небо и мы между ним, и друг другом становились чем-то далеким и остановленным на одной высоте. Где-то недалеко нас поджидало утро. Ирина куталась в халат и прижималась ко мне. Костер догорел, и ей было холодно. Ветер с реки был ветром и с моря, который поднимался по этой реке к нам против течения. Мне и Ирине не было одиноко. Мы были вместе. Эта ночь для нас значила многое. Теперь я иду, чтобы возвратить ее обратно. Не верю, что мне это удастся. Я тороплюсь и, когда останавливаюсь, продолжаю торопиться стоя. Мне не нравится сегодняшняя ночь и мое отношение к ней. К Ирине, возможно, отношусь по-другому. Возможно... Как странно получилось, что появилось это слово. Оно, как сомнение или что-то еще. Кто из нас был осторожным, я или она? Небо напрягается, но не становится ровным. Я останавливаюсь, точно меня кто-то схватил за рукав и потянул на себя. Сопка высокая. Если придется ползти на животе, обратно не вернусь. Хочу увидеть Ирину. Иду ради того, чтобы ее увидеть. В темноте взгляд теряет свою невесомость, но тяжелым не становится. Он, как и то, чего я не вижу, что не существует. Последние дни со мной происходит что-то невыразительное. Я как Ирина. Мы с ней расстались, чтобы встретиться. Забыть о ней не удалось. Помнил ее постоянно. Знал, что где-то есть она, но где не знал. Я не руководимый собой. Мною руководила она, а я, руководимый ею, не руководил собой. Ирина постоянно чего-то хотела, но не нашла смелости сказать мне об этом. Такие женщины как она, нуждаются в особом подходе. Они сильны и жестоки, имеют власть над мужчинами и редко себе отказывают в развлечениях. Сначала она была веселой и много смеялась, с ее лица не сходила улыбка, а глаза оставались грустными. Они смотрели на меня, словно о чем-то думали. Я встретил женщину, на которой мог бы жениться второй раз. Падает звезда. Ирина поднимает руку и хочет мне показать уже исчезнувший, но еще оставшийся в ее памяти яркий болид. Потом она жалеет, что не успела загадать желание. Я молчу, и она сердится, но ее выдают глаза. - Я хотела бы сгореть метеоритом, если бы знала, что есть такой человек, который готов ради меня сделать тоже самое. Но так мало таких мужчин. Может быть, их уже не создает природа? - Ирина продолжает смотреть на небо. Я смотрю на нее, словно подсматриваю за незнакомой мне женщиной. - Как легко, когда из тела вышла тяжесть бесконечного ожидания, и как странно, что уже завтра во мне будет никуда не зовущая пустота. Ты как сон, в который трудно поверить, но не поверить уже нельзя и забыть тоже. Чем заполнить себя, чтобы не мучить свою память воспоминаниями. Тебя будут помнить руки, а глаза, видимо, помнить не будут. Ты оставлен для меня в каждом стебельке травинки, в этом ветре и камыше, за которым я скрывалась, чтобы спрятаться от тебя и следить за тобой. Ты не смотрел в мою сторону и не мешал мне быть в одно время и тобой, и собой, быть кем угодно, но только не верить, что ты есть на самом деле, и что я не оставлена тобой для кого-то другого. Что было и чего не могло не быть - это уже не может остановить моего влечения к тому, во что я не верила еще вчера. За мной осталось право повториться в чем-нибудь подобном тому, о чем я говорю. Мне не забыть тот яркий след на небе, в котором, словно сгорело мое прошлое и возникло настоящее, чтобы возникнуть и потеряться между нами. Ты не слышал, о чем я говорила, а смотрел на мои губы и не понимал их не повторяющихся движений. Ты даже не подозревал, что они могут обмануть, - Ирина провела ладонью под правой грудью и, сжав сосок между пальцами, потянула от себя чуть опустившуюся уже грудь. - Я не боюсь остаться обманутым. У меня теперь есть ты и мне не страшно то, чего я боялся раньше. Ты появилась во мне, думаю, не для того, чтобы вскоре исчезнуть, как исчезло стремительное падения яркого болида сгоревшей звезды. Но имею ли я право распоряжаться тобой, как хочешь ты. Я не думаю, что ты допускаешь подобное в неправдоподобии услышанного. Ты вернула мне обратно мой взгляд и стала смотреть на меня им сама. С тобой я побывал там, где никогда не был до этого, и куда не вернусь в другой раз. Но это не значит, что я смогу забыть о нас, - смотрю ей в глаза, потом снова на руку, которая не дает покоя ее груди. - О нас можешь забыть. На это у тебя есть право, не потому, что есть я или ты во мне. У нас не должно быть ничего общего. Мы, как два совершенно разных звука случайно вошедшие в унисон. Ты не хочешь мне верить, а я буду настаивать, чтобы поверил. Это не прихоть и даже не желание - это моя просьба. Но женщина не имеет права просить. Она приказывает, а не просит. Ты чему-то научил меня и научился сам. Я поздно поверила твоим глазам. Поздно отказалась от себя, у которой, не осталось ничего своего. Мне легче было прятаться в камыше и не различать берега, где продолжала оставаться я и, где видела то, что хотела увидеть. Сколько еще такого. Сна нет, хотя все это уже прошлое. Река молчит, и я тоже должна замолчать. Ты перестал меня слушать и даже смотреть в мою сторону. Я теряю последнюю надежду, и эта моя потерянность стоит мне потерянного тебя, всего, что было и чего уже не будет завтра, но еще буду я, и не будет тебя. Потом я не слушал ее и разжигал костер. Она была права, и я ничего не мог сказать в свою защиту. Ветки были наполовину сырыми, и огонь разгорался довольно медленно. Ирина ушла в темноту. Я шел по ее, примявшим траву, следам. Потом увидел ее ноги - стройные и красивые. Это были ноги понравившейся мне женщины, ноги, возле которых я стал на колени и прижался лицом к упругим и сильным бедрам. Я хотел того, чего не мог, и не потому, что устал, я был просто не готов к ее постоянной готовности изучать друг друга, слишком опустошительно. Она была близко. Ветер оставил волосы и занялся ее халатом. Теперь нет ветра. Я его не ищу. Звезды постепенно закрывают облака. Вижу, что устал и уже не могу посчитать, сколько шагов осталось до рассвета. Шаги под сопку не имеют счета. Я безумно устал, не физически, а из-за своего незаконченного взгляда, которому никогда не подняться со мной на сопку. Возможно, я отвык от этого и редко им пользовался. Незаметно возвращаюсь к себе и забываю о ней. Иду, словно по канату, который плохо натянут, и в котором не возникает никаких напряжений. Напрягаюсь один я, один мой начальный слог и мое возможное и уже невозможное. Взгляд снова кажется упирается в прошлое и в совмещенное с ним настоящее. Сколько не думаю, вспомнить ничего не могу. Ее голос, как и она сама, что-то напоминал мне и как-то разбросано существовал во мне. Ирина не появляется даже в мыслях. У нее был талант перевоплощаться в меня и становиться мною и быть во мне. Это было последнее, что удалось мне запомнить и, что удалось ей, уже потом, без меня. Лениво светлеет небо. Ночь на всех трех промежутках и плоскостном отсвете звезд. Я не верю Ирине. Разная высота у сгорающих звезд. Долину между сопками заполнил туман. Он будет и утром. Ветер не освежает. Я все еще не один, но я вышел из-под собственного контроля. Оглядываюсь. Снова слышу, но не вижу моря. На этой сопке растут деревья. Они пахнут чем-то осторожным и правильным. Прислушиваются. Тоже, что и недавно - быстрое в замедленном. Отделиться от себя не удается. Лошадь жует уздечку. Заставляю себя оглянуться еще раз. Два до этого незаметных пятна быстро увеличиваются и накладываются одно на другое, но не совмещаются и не получаются внакладку. Терплю усталость. Появилась боль в ногах. Дышу ветром и запасаюсь его силой. Теперь я знаю, как быть. Глаза продолжают не слушаться. Взгляд, как хрупкое стекло, разбивается о видимое и невидимое. Слушать море я научился здесь. Оно редко шепчет и редко срывается в крик. Пытаюсь раскурить сигарету. Она потухла. Спички в кармане, но доставать их лень. Странная направленность неподвижного горизонта и горизонтальности выбранной, но уже сместившейся вбок линии, оторванной от склона сопки, теряет наклон в обе стороны сразу, но неустойчивое стало устойчивым. Появилась, не приблизившись, она. Мне удалось снова побыть с ней. Это снова и еще раз не повторилось. Приблизительная дрожь отделилась от чего-то смещенного вправо и неудобного, чтобы его рассматривать, как попало, не под определенным углом. Я все еще там, где она, и где нет меня, но куда я иду. Кем я буду, и что должен взять для себя с задуманного мною и несущественного без ее помощи. Шаги затихают и не заканчиваются. Возникает непреодолимая неизвестность чуть уловимого, и осторожного, словно кто-то громко смеется надо мной. Прислушиваюсь и окончательно прихожу в себя. До конца подъема - пять или шесть метров. Хочу бежать, но носок ноги срывается с камня и я, словно зависаю в воздухе и не чувствую, как падают вниз камни. Я слышу одно море, зовущую неосторожность волны и еще что-то непродолжительное, но приятное. Я еще не упал, а только споткнулся. Кажется, все вокруг меня застыло, и мое тело стало невесомым. Падение мое произошло раньше. Теперь оно только обозначилось и падает один лишь камень, который потащил за собой другие, словно сваленные не им, а мною огромные валуны, чуть раньше или позже тех, что упали недавно. Я не вижу движения. Я жду, когда что-нибудь произойдет. Мне уже ничего не поможет. Я должен надеяться на самого себя. Руки разведены в стороны, и ими мне не закрыть лицо. Хочу оглянуться или посмотреть через свое плечо. Ни это, ни другое уже не удается мне. Не удалось остановить и это мгновение, мгновение, которое стоило мне ее и целой ночи пути.
