К А Т А С Т Р О Ф А
Оуэн Херст сидел на одной из улиц города под небольшим навесом овощного магазинчика. Сидел он прямо на голом горячем от надоедливого яркого солнца асфальте. Рядом лежали костыли и собака, такая же несчастная и издерганная, как и ее хозяин. Не везло ему в последнее время. Несколько раз был в участке, а потом просто стали прогонять отовсюду. Да и кому нравится нищий, к тому же еще иностранец. Своих мало?
В эти утренние часы улица пустовала. Ни единого су не было в его погнутой кружке. Изредка мимо торопливо проходили пожилые женщины с сумками потрепанными и огромными, бежали в школу дети, размахивая папками и беретами. Но Оуэн ничего этого не замечал. То и дело он впадал в какое - то непроглядное забытье, а рука механически поглаживала собаку, роясь в ее мохнатой и теплой шерсти. В уме проносились какие - то отрывистые видения: дождь, бьющий в ветровое стекло, завывание ветра и мотора и такой знакомый и вместе с тем совершенно чужой, страшный голос.
Очнулся он от слов: "Чего расселся? Тебя корми и собаку. А со мной пойти не хочешь?"
Перед ним, широко расставив огромные ноги в мощных ботинках с подковами, стоял, покачивая палочкой, полисмен. Ничего кроме скуки и брезгливости на бледном веснушчатом лице кажущегося старика. Кривой рот с импульсивной податливостью поблескивающих зубов медленно пережевывал резинку, брызгая в его сторону редкими капельками слюни. Глаза блуждали где - то в голубой выси.
Не теряя времени, Оуэн взял костыли, нервно и неровно заковылял прочь. Понурив голову и опустив хвост между ног, поплелась за ним и собака. Клички ее Оуэн не знал, когда - то бросил кусок, вот она и ходит за ним с тех пор. И шагал бы он так долго - долго, пока от усталости снова не опустился где - то на землю.
Сзади неожиданно взвизгнули шины, и Оуэн Херст инстинктивно отпрянул от шоссе и не удержавшись упал. Из машины выпрыгнул мужчина, помог подняться. Оуэн, успевший отвыкнуть от простого человеческого участия, не мог произнести ни слова. Владелец машины, стоявший перед ним, был средних лет, лысоват и только за ушами гнездились необычно грубые и серо - седые кусты волос, что являли собой резкую противоположность мягким и пышным усам. Брови были такие же, а само лицо и глаза оставались внимательными и доброжелательными.
- Простите, я напугал вас, - сказал он низким, хрипловатым голосом. Но я увидел свою собаку и сам того не замечая остановился.
Собака стояла в стороне и провожала просящими и жалкими глазами проходящих мимо людей.
- Перл! Перл! - позвал человек.
Пес вскинулся всем телом, напрягся и вдруг с неизвестно где взявшейся силой и ловкостью в один миг достиг звавшего, на секунду замер у его но, и, заскулив, бросился лизать руки, лицо, галстук. Человек, смеясь и шутливо отбиваясь, говорил:
- Довольно, довольно, довольно же! Но не выдержав, сам присел на колени, обнял собаку и прижал ее к себе.
Оуэн резко повернулся и размашисто зашагал по тротуару. Но мужчина догнал его и взяв за плечо, остановил.
- Если не откажетесь, я заплачу вам за то, что вы кормили моего Перла.
- Ну, если у вас есть лишние деньги, то, пожалуй, не откажусь, - немного оттаивая протянул Оуэн.
- Ив Бозе - писатель, - представился первый, вынимая и протягивая калеке несколько десятифранковых бумажек.
- Оуэн Херст - нищий, - горько, усмехнувшись над собой, процедил сквозь зубы второй.
Бозе почувствовал себя неловко от этой откровенной иронии человека над самим собой.
- Может я могу чем-нибудь вам помочь? - пробормотал он, чувствуя себя ужасно беспомощным и пошлым. Он мог бы повернуться и уйти, не раздаваться же каждому нищему банкнотами, но что - то не давало ему это сделать. Может быть, чувство того, что он забирает у этого совершенно чужого ему человека единственного друга, а может просто стало по - человечески жалко.
- Помочь? Ну что ж, возьмите меня домой, покормите, положите в свою постель, - подобие улыбки скользнуло у него по лицу. - Не пугайтесь, это все не серьезно. Вот если хотите, - как бы раздумывая, стоит или не стоит говорить и наконец решившись, - купите мою историю. Купите, напишите, продадите, денежки получите, да и мне какая - то сотня не помешает, недорого возьму.
Оуэн неуклюже взобрался на заднее сидение. Бозе с Перлом - впереди.
- Куда поедем?
- Не пора ли пообедать!
Писателю не хотелось, чтобы кто - либо из знакомых увидел его в компании с таким сомнительным человеком. Да и стоит ли ехать? Он уже сожалел, что ввязался в эту историю, не сулящую ему, конечно, ничего, кроме неприятностей и потери времени.
Машина медленно как бы задумчиво двинулась с места, плавно вливаясь в вереницу автомобилей, спешащих поскорее вырваться из этого тесного, надоевшего города, на простор синевы, света, солнца и воли. Вот позади и окраинные улицы, груды песка и мусора, в котором копаются старьевщики и эти вездесущие стайки ребят.
Вместе со свежим воздухом, вливающимся через поднятый верх машины, пришло и настроение, предчувствие чего - то светлого, чудесного.
Быстро доехали до развилочного кольца. Повернули на какую - то старую, давно езженую и забытую дорогу. Мягко покачиваясь, машина двигалась в глубь леса. Разросшиеся ветки деревьев близко подступающих к дороге, принимали в свои объятия эту огромную железную блестящую игрушку и нехотя выпускали, сперва погладив ее и прошуршав по ней, уступая другим, не менее жадным и корявым ветвистым лапам.
Оуэн невольно, будто кто - то его окликнул, оглянулся. Задетые машиной ветви, качаясь, казалось прощались с ним навсегда. Его охватило недавно испытанное им чувство жуткого страха, только тогда он сидел за рулем и был полон надежд и мечтаний.
Секунды срывались, как капли, стуча автоматными очередями прямо в сердце. Наконец Оуэн Херст попросил остановиться.
- Теперь лучше пешком, чтобы не было посторонних разговоров.
Бозе притормозил, и нищий, качнувшись, чуть было не ударился о переднее сидение. Машина встала под старым огромным деревом, простиравшем свои ветви подобно шатру. Бозе вскинул голову, запутавшись взглядом в переплетении густой листвы и солнца. Около огромных корней лесного великана было много молодой поросли. У писателя не к месту мелькнула мысль. Это полузасохшее дерево показалось ему старым добрым дедушкой, окруженным стайкой внуков.
Наконец оба выбрались из машины и вступили под кроны деревьев. Место, куда они направлялись, называлось "Зеленый Билли". Это был маленький ресторанчик, который предприимчивый хозяин вывозил в воскресенье на природу.
Ив невольно наблюдал за нищим. Тот, словно огромная гусеница - землемер, отмерял своей единственной ногой крепкие и тяжелые шаги. Вот он остановился, опершись всем телом на костыли и нагнувшись вперед, пробовал раскурить окурок сигары. Такую же упрямую настойчивость в добыче огня Бозе еще раз отметил и в ресторане.
"Зеленый Билли" располагался на нескольких лужайках. Эстрада, нарочито сколоченная из нестроганных досок, представляла собой длинную и широкую скамейку, полузакрытую росшим вокруг нее густым кустарником.
Лесной ресторан был довольно - таки модным и излюбленным местом пикников городских кутил.
Занимая столик в самом неприметном углу ресторана, Оуэн мимолетом буркнул:
- У "Зеленого Билли" обслуживать не спешат. - И пока он, пододвинув к себе меню, жадно впивался взглядом в захватанный лист, Бозе внимательно разглядывал окружающую публику. Ее в этот послеполуденный час было не много.
"Ни одного мало-мальски знакомого", - с удовольствием отметил про себя Бозе...
- Я был скромным, а может быть, даже и чересчур скромным сотрудником одной из многочисленных лабораторий всемирно известной фирмы "Эминтон", - начал свой рассказ Оуэн, вылавливая из бокала скрученный трубочкой сухой листочек, слетевший с нависшей над ними сломленной ветки дерева. - И я завидовал, да, пусть это вас не удивляет, завидовал черной завистью всем: и друзьям, и знакомым, и коллегам по работе. Все что - то делали, получали ученые степени, совершали открытия, достигали богатства, имели вес в обществе. А я вот уже столько лет сидел на одном и том же месте, никем не замеченный, обыкновенный серенький человек подобно тысячам других. Но я не хотел безвестности. Я жаждал славы, почета и, наконец, черт возьми, власти. И однажды это пришло, нет, не власть, а идея, но она стояла того, чтобы над ней поломали голову.
По долгу службы я должен был несколько раз в месяц посещать университетскую библиотеку, делая соответствующие выписки из научных трудов наших "светил". И вот однажды, когда я копался в этих, наверное, только мне одному нужных трудах на самом верху дальней полки вдруг увидел груду не разобранных, сваленных в кучу старых листов, пожелтевших, полусгнивших и местами попорченных мышами. Я спросил у служителя:
-Что это?
Оказалось, что при переводе библиотеки в новое здание очистили подвалы старого и там обнаружили это "старье", - так неуважительно выразился он. - Но ввиду того, что на них были написаны незнакомые химические формулы, то их не выбросили. Я попросил дать их мне и получил беспрепятственно. Почему меня тянуло к этим листкам, до сих пор не могу объяснить, видно, "указующий перст судьбы".
Едва дождавшись вечера, я примчался домой и сел за записки. Это оказался
древнейший научный трактат неизвестного алхимика, вывезенный из Индии. Много места было в нем отведено описаниям многочисленных опытов по получению различных материалов, в том числе драгоценных камней, золота, чистого железа. Однако не это заинтересовало меня. Я обольстился другим, на первый взгляд не представляющим собой ни малейшего интереса. Конечно, глупо думать, что меня оставили равнодушным другие записи, но они были до того разрозненны и отрывочны, что разбор их отнял бы много времени, и весь мой труд мог пропасть напрасно.
Неожиданно Оуэн Херст замолчал. Отхлебнул несколько глотков виски и, недовольно сплюнув в сторону, сказал в раздумии:
- Нет! Вот что по - настоящему определило и смысл моей работы, и течение всей последующей личной жизни. - На нескольких ветхих и изгрызенных листах описывались опыты по получению чернил. Но что это были за чернила?!
Смысл слов, написанный ими, под взглядом человека как бы растворялся, плавился и невидимыми каналами проникал в его мозг, запечатляясь там и заставляя действовать читавшего согласно заключенному в нем приказу, а написанное чернилами тут же исчезало без следа.
Я долго раздумывал, прежде чем серьезно заняться опытами, читал и перечитывал рукописные записи. Многое в них было мне неясно, много встречалось формул незнакомых веществ, а главное: не хватало двух листов - одного в середине и последнего. Но я настойчиво взялся за дело. Первым долгом нанял мансарду в том доме, где жил, снял деньги, откладываемые на "черный день", и начал закупать приборы, устройства различного рода, колбочки, баночки, реторты, холодильники, испарители, перкаляторы и прочее, и прочее.
И вот потекла вереница вечеров и ночей, полных надежд и разочарований, радости и горечи. Мне не сиделось на работе, я никуда не ходил, ничем не интересовался. Влекло только одно: моя лаборатория, мои опыты. Иногда, устав от всего этого, я сидел в комнате возле открытого окна и смотрел на огромный ночной город, напоминающий сверху отраженное в реке звездное небо. И мечтал, мечтал, мечтал...
Вначале мои мечты носили вполне мирный и скромный характер: письмо в банк о выдаче мне некоторой суммы денег, начальнику о продвижению по службе. Но все это меня не удовлетворяло и подробно тому, как в порыве беси рвут, бросая в урну клочки уничтоженных записей, я гасил желания одно за другим, одно за другим.
По ночам мне не спалось, я терзался страхом, а вдруг все это блеф? Воображение больного ума? Работа сумасшедшего? Я колебался, взвешивал все "за" и "против", думал, может, мне взяться за получение золота, но тут же гнал эту мысль. С самого детства я был начитан об алхимиках, безрезультатно потративших свои жизни на получение этого колдовского металла и меня пугала их участь. Да и записи о нем оставляли желать лучшего.
"Нечего отчаиваться, - твердил я себе, - ты правильно выбрал свой путь! Но куда он приведет?"
Самое главное: я не знал, как должны выглядеть эти таинственные чернила. И еще: ведь попробовать их силу предстояло на себе.
Однажды, перебирая листы с записями, я обратил внимание на сноску внизу страницы. Почему- то до сих пор никогда не видел этих обрывочных строк. Долго бился над ними и понял в конце - концов, что писать чернилами надо в полной темноте.
Для того, чтобы научиться писать вслепую, параллельно с проведением опытов я писал обычными чернилами при зашторенных окнах, с закрытыми или завязанными глазами. Сначала конечно, строчки разъезжались в стороны, смешно было смотреть на эти каракули. Но со временем пришел опыт, все вошло в норму и в сплошной темноте выходил довольно - таки приличный текст.
Но главное во всей моей тогдашней жизни было, конечно, получение этих злополучных чернил. Со службы я возвращался с заходом солнца, и начинались бесконечные, бесчисленные опыты. По середине моей импровизированной лаборатории возвышалось, словно остов доисторического животного, невообразимое сооружение из всевозможных химических приборов. Трубки выходящие из колб, извиваясь и переплетаясь, тянулись во все стороны комнаты.
Вся моя работа требовала неукоснительного наблюдения и присутствия. Взяв наконец отпуск, я надеялся завершить опыты до его окончания.
Наблюдая за ходом реакций, я мог долго любоваться обилием красок, игравших в колбах и ретортах. Однажды вечером зайдя в лабораторию, я застыл как вкопанный. В охладителе, переливаясь изумрудными и рубиновыми красками, клубясь, исходило черным дымом непонятное и незнакомое мне вещество. Трубка с газом входила в запаянную колбу, и он оседал на ее стенках серебристыми и мутноватыми капельками.
По - моему мнению это было уже окончание опытов и, безусловно, концом моих мучений. Я чуть было не пошел впляс по лаборатории. И вдруг случилось непредвиденное. Я внимательно смотрел: колба медленно наполнялась блистательной жидкостью. Дойдя до половины, она неожиданно начала парить, и взрыв необычной силы потряс стены комнаты. Всплеск взрыва необычайной яркости брызнул мне в лицо, заставив опрометью выскочить на лестницу.
Несколько часов, ничего не видя, я ощупью бродил по квартире, душой оставаясь там, наверху. Наконец под вечер, мне стало лучше, и я смог подняться в лабораторию. К счастью, взрыв не сильно повредил мое сооружение, и я принялся за его восстановление. Снова опыты, опыты, опыты. И так же как месяц назад, я вновь наблюдал за буйством красок в колбе и, вдруг, меня осенило.
- Эврика! - закричал я с восторженным пробуждением в еще несознательно дремлющем себе.
Все то время, прошедшее с момента взрыва, меня терзала мысль, почему это произошло? Ведь по старинным записям да и по моим расчетам газ в преобразовании конечного продукта получаться не должен. И вот только сейчас, ко мне пришло прозрение. Наконец я догадался: если написанное исчезает под взглядом человека, значит и на жидкость тоже действует прямой взгляд. И даже заключенная в стекло, она закипает и взрывается. С тех пор я понял, что при получении чернил следует пользоваться боковым зрением, зеркалом или же темнотой.
И вот наконец, опыты закончились. В темном сосуде у меня в руке плескалось несколько граммов чудесного вещества. Но оно ли это? Не имея сил сдерживать себя, я как сумасшедший помчался вниз, открыл дверь квартиры, и схватившись за ручку, принялся писать первое, что пришло мне на ум.
Я приказал себе купить букет тюльпанов. Написав это, я начал внимательно смотреть на текст, который точно магнит притягивал мой взор. И вдруг написанное начало как бы растворяться, испаряться, исчезать. И вот снова на столе чистый лист бумаги. Я начал лихорадочно метаться по комнате, что - то толкало меня на улицу, мне надо было куда - то бежать, что т о делать, я не мог усидеть на месте. Какая - то неведомая сила влекла меня вон из комнаты. И тут меня осенило: "Тюльпаны, мне нужны тюльпаны..."
Я плохо сейчас помню свои блуждания по городу, метания по его пригородам в поиске цветов. Но когда они были в руке, неожиданно все стало безразлично и страшно захотелось спать. Я бросил букет в урну на одной из станций метрополитена.
Мне кажется: я пребывал тогда в каком - то сомнамбулическом состоянии. Все это время я действовал, словно по какому - то наитию. Это я осознал немного позже, а тогда я не руководил своими действиями, мной руководило что - то неведомое: сила волшебных чернил.
Итак, чернила получены. Теперь надо было действовать. В тот же день, не дождавшись ночи, я наглухо задернул шторы на окнах моего кабинета и написал письмо шефу с приказом о переводе меня на одну из самых высокооплачиваемых должностей. Я не беспокоился, справлюсь ли с будущей работой. В отделе было много талантливых специалистов и руководить ими не представляло особого труда.
Не буду вдаваться в подробности. Все и без того ясно. Каждое написанное мною письмо - приказ приносило ожидаемые результаты. Почти все желаемое пришло ко мне: и высокий служебный пост, после писем в банки и ювелирные магазины - богатство, роскошь, изобилие денег. Я разъезжал в роскошном автомобиле, оббитом в середине белой парчой, а верх был позолочен - последняя и единственная модель, прозванная моими сослуживцами: "свадебное авто".
Но не это было пределом того, к чему я стремился. Я стал одним из богатейших людей страны, но этого мне было теперь мало. Я жаждал преклонения толпы перед своим гением. Ложился и вставал с одной мыслью: прославиться, быть властелином, повелителем. Какой - то внутренний голос все же нашептывал мне: "Остановись, не делай глупостей!" Вернее, это был не голос, а я сам в минуты затишья и раздумий наедине с собой, со своей совестью, крохи которой еще у меня остались. Не даром говорится: чем больше человек имеет, тем больше желает.
После первых восторгов, радостей, безумий вдруг наступило отрезвление. Пришло чувство одиночества и разочарования. Особенно тяготили меня ночи - эти немые спутницы и пособницы бессонницы, тоски и отчаяния.
Стараясь наверстать упущенное, я увез себя к морю, в горы, где щекотливое солнце, звонно чистый, сплетенный с бесконечным плеском прибоя воздух, заманили меня в сказочный плен природы.
Сильные ладони волн окатывали мое разгоряченное тело с головы до ног, уносили в распахнутое вдаль небытие всю тоску и отягощенность теперешней жизнью. Я снова почувствовал себя прежним обитателем мансарды и почему - то был от этого счастлив...
Оуэн Херст как бы бросив взгляд сквозь годы, снова увидел этот желанный и счастливый берег, залитый солнцем и волнами. В его лицо вкралось что - то немного жутковатое, прикрытое улыбкой воспоминаний.
- Ее звали Нилея, - тяжело выдохнул Херст. - Она стояла над скалистым обрывом, прижавшись щекой к шершавой коре стройного кипариса, чем - то напоминающего множество опахал, собранных в пышный букет. Я взглянул ей в глаза, и сердце упало куда - то вниз, наполнив грудь звенящей пустотой и испугом. Знаю, что никогда не писал нежных и даже дружественных чувств, к этой, как говорится, "лучшей половине человечества". А здесь, словно вихрь подхватил меня и закружил в бешеном танце опьянения любовью, лаской и страстью.
Впервые в жизни я ни к чему не стремился, ни о чем не заботился, не думал. Я жил и был по - настоящему счастлив. Однако дни отпуска улетучились с эфирной быстротой. Я уезжал вместе с Нилеей, она, повиснув у меня на шее, сладко дремала в безбрежном апофеозе счастья. Мне было все абсолютно безразлично, кроме нее, моей любимой, моей Нилеи.
Она стала полноправной хозяйкой моих апартаментов, часто приходила в лабораторию и глядя в зеркало, наблюдала за проведением опытов, которые по ее мнению, я проводил для собственного развлечения. На самом же деле я получал чернила, запас которых требовал постоянного пополнения. Но сколь не высока и огромна была моя любовь к Нилеи, я и не думал посвящать ее в свои дела. Это была одна из тех областей, в которую "вход всем воспрещен". "Женщина есть существо слабое", - так частенько поговаривал мой отец, имея в виду отнюдь не физическую силу.
Временами Нилея исчезала на несколько дней, а потом снова, как ни в чем не бывало, разгуливала по комнатам. На мои расспросы строила лукавые глаза и говорила:
- А ты ведь тоже не говоришь, что у тебя в сейфе. Но когда она начала уносить из дома довольно крупные суммы денег, я возмутился.
- Нам надо для дела, - невинно отвечала она.
- Что может быть за дело и кто это "мы?"
Ее, наконец, прорвало. Слушая путанное объяснение, я порядком струсил, но потом понял следующее.
В нашем городе существует одна из самых крупных подпольных террористических организаций неофашистов "Viktoriy". И Нилея уже давно, можно сказать со школьной скамьи, предана ей душой и телом, т. к. ее покойные отец и дед были вдохновителями при организации этого общества.
- Ничего, о нас еще услышат. Мы выйдем на свободу из подполья, - уже кричала она, все более возбуждаясь. - Мы не сидим за стенами, мы делаем дело, нас боятся и с нами считаются!!! У тебя же куча денег, ты не знаешь, куда их девать. Неужели жалко несколько тысяч для меня?!
Мне становилось неприятно смотреть на нее. Я впервые объективно как бы со стороны глазами чужого постороннего человека, глядел на эту молодую женщину и понял, что ничего - то я о ней и не знал, впрочем, как и она обо мне. В ту ночь Нилея впервые за все время спала одна. До самого утра я просидел в кабинете и понял, что именно это мне и надо. Я рассуждал так:
- Только у меня имеется такое сильное оружие, как чернила. У "общества" были люди, верю, такие же фанатики, как и Нилея. У меня же трезвый ум и выработанные взгляды на жизнь, на все и всех. Мне нужна власть, слава, преклонение толпы, признание во мне властелина. Я непоколебимо верил в головокружительный фимиам успеха и все же сомневался, выйдет ли? Смогу ли я подняться над всем миром и быть богом?
Вечером у меня уже сидел за коньяком Оулджей Маккен - душа и глава "Viktoriy". Я обещал субсидировать все его задумки и проекты.
За организацией непрерывно следили, ее члены зарекомендовали себя жестокими и беспощадными людьми. Неугодному им человеку, они присылали открытку с этаким милым и культурным предложением покинуть город в трехдневный срок и если это требование не бывало выполнено, его ожидали неприятности по работе, репрессии и даже смерть. Все, что делалось организацией, сводилось к тому, чтобы привлечь на свою сторону как можно больше влиятельных лиц, а в особенности отцов города, и тогда власть была бы в их руках. Здесь находилась центральная организация, а во всех крупных и мелких штатах - ее филиалы.
Я стал начальником отдела писем. Теперь целые дни и ночи я проводил за письменным столом, где писал и писал письма нужным мне людям с определенными приказами. Эта работа требовала от меня напряжения всех сил и затраты всего времени. Казалось, если бы сутки были втрое больше, то и этого не хватило бы.
Но какие же мысли лелеял я в себе, какие идеи я вынашивал? Решил, достаточно мне играть в "кошки - мышки". Надо делать что т о грандиозное, которое как можно скорее дало бы свои положительные результаты. Конечно, были и размышления, и взвешивания, и отчаяние, что все это мне одному не под силу. А то, что я задумал, вам покажется нереальным, но это было на самом деле. Взяв все в свои руки, я решил построить подземный город, где мог бы безраздельно господствовать над покорными мне людьми - роботами. И тогда можно было бы двинуть хорошо подготовленные и вооруженные армии против теперешней власти за нашу победу. И вот, спустя некоторое время, вы не поверите, я был мэром города. Он был построен в горе. Все подходы к ней были закрыты, и никто даже не подозревал о его существовании.
За словами вставали события, бунтующие воображение Бозе. Делая краткие пометки в блокноте, он как бы обрастал сюжетом своей будущей книги, задумчиво поглаживая угол стола. В душе его давно растаяла отчужденность, уступив место странному чувству притяжения и отталкивания к этому человеку, страшному и вместе с тем жалкому и несчастному. Он украдкой посматривал на рассказчика, пряча во взгляде удивление и любопытство, боясь вспугнуть его доверчивость.
Широко распахнутые глаза писателя до мельчайших деталей впитывали в себя облик Херста. Бозе пытался отбросив годы, разглядеть в нем то, что представлял он собой раньше, так неумолимо зачеркнутое волей событий. И невесомая пряжа напряженной мысли потянула за собой тонкую, готовую в любой миг оборваться нить воспоминаний. Словно кадры старой кинохроники вприпрыжку пробежали сквозь его сознание, как сквозь строй, туманные картины далекого прошлого. Писатель смутно помнил то время, когда угроза гражданской войны встала перед его страной. Помнил, как родители, знакомые, учителя в школе со страхом произносили одно слово - "диктатор". Для Ива и его друзей - мальчишек это слово напоминало динозавра и они не понимали, почему его надо бояться, ведь скелет этого животного давно стоял в центральном краеведческом музее. Как еще были мы тогда глупы, но счастливы! Счастливы своим неведением. Неужели это тот самый диктатор, то ископаемое, которое заставляло дрожать даже сильных мира сего?
А Херст распутывал паутину воспоминаний, не замечая ничего вокруг, все говорил и говорил. В его взгляде было что - то настораживающее. Словно вычеркнутая полоской туши недозволенная строчка письма, черная повязка задернула впадину глаза, поделив лицо наискось на два неравных треугольника.
Перед Ивом сквозь шелуху морщин проступал человек, не знавший никаких преград к достижению цели с навязчивой идеей власти над всеми и всем. Он чувствовал себя неуютно и смешно рядом с этим человеком, являющим собой такую жестокую картину разительных перемен, над которыми властна только судьба. Вот жестокая карикатура человека, стремившегося быть одним из "сильных мира сего", суперменом. И что же? Перед писателем сидел нищий, отброс общества, никому не нужный, ни на что не годный, неизвестно на что надеющийся.
Вынув из кольца салфетку, Херст медленно промокнул ею свое потное лицо, не спеша провел по шее, оставив на белоснежной бумаге отпечатки пота и грязи. Затем аккуратно сложил ее и небрежно засунул в карман.
Бозе ни на минуту не сомневался в том, что слышит истинную правду. Глядя на этого оборванного, опустившегося, обрюзгшего мужчину, нельзя было не поверить в его искренность, в его желание излиться, облегчить душу.
Оуэн Херст с ненавистью стукнул кулаком по столу, привлекая внимание сидящих вокруг.
- Получив чернила, - хрипел он, - я как бы провел границу между собой и обществом. Все время я был уверен, что всесилен, что нет и не может быть у меня врагов потому, что одним росчерком пера я бы расправился с ними, но видимо, глубоко заблуждался. Мне даже в голову не могло прийти, что кто - то уже занялся расследованием, и ниточки его рано или поздно могли привести ко мне.
Конечно, я знал, что в каждом деле - большом и малом, есть свои сторонники и противники, компаньоны и чужаки. Вот поэтому, принимал все меры предосторожности. Заказывал специальную бумагу, не оставляющую оттисков пера, писал в тонких нейлоновых перчатках. Письма рассылались с разных концов страны при посредстве моих агентов. Я писал с огромной быстротой. Временами мне казалось, что я не пишу, а татуирую бумагу, так четко и умело двигалось по ней перо.
Список адресатов все более возрастал, надо было что - то делать, стало не под силу мне одному справляться с такой громадной работой, львиную часть которой впоследствии я передал своим секретарям...
Солнце накалило день добела. Даже у меня дома за плотными шторами в комнатах, снабженных вентиляторами, увлажнителями и другими различными техническими новинками века, парила духота. Барометр обещал грозу. Да и все мое настроение полностью соответствовало погоде. После этого неожиданного письма я не находил себе места. Все мое богатство, власть, влияние в общем все, что я имел, отдал бы за то, чтобы узнать его отправителя, сообщившего о моем провале. Век бы не получать такого предупреждения. Я верил и не верил в его правдивость, но все же какое - то, как говорится, шестое чувство подсказывало мне, что все кончено.
Я метался по комнатам, собирая самые ценные вещи и бросая их кучей в чемоданы, то бессильно падал в кресло. И снова я приходил в какое - то бешенство, казалось своими руками перетрощил бы все, что было в доме, если бы в этом был здравый смысл или это что-нибудь изменило бы.
Наконец, наступили сумерки. Казалось сказочный великан медленно и плавно накрывает своим огромным черным плащом город и от этого в нем становится еще душнее и сумеречнее. Мои волнения и метания перешли в какое - то безразличие и меланхолию. Я забрался в кабинет и долго стоял у стола. Сколько на нем решалось судеб, и все это может исчезнуть, весь труд моей жизни может разрушиться, улетучиться, раствориться.
Нет! Нет! И нет! Меня не испугаешь какой - то бумажкой. Жажда деятельности снова пробудилась во мне с еще более новой силой. Я быстро зажег свечу и начал приготавливать приборы и бумагу.
- Нет, я еще повоюю, не так то просто меня убрать, все на коленях у меня будете ползать, - шептал я себе, усаживаясь за стол.
Я задул свечу. Огненное перо ее колыхнулось, разорвалось и погасло, но яркий огонек на верхушке тоненького фитиля еще несколько секунд горел яркой звездочкой, незаметно превращаясь в струйку синеватого дымка, уплывающего кверху. Подошло время заняться начальником полиции.
Какое - то странное чувство заставило меня обернуться к окну. На шторе мелькнула неуловимая, расплывчатая тень и я понял, что весь этот день мне было не душно, не жарко, а страшно. Осторожно взглянув в щелку между шторами, я увидел кучку людей, толпящихся у входа, затем они начали ручейками растекаться по саду.
Оцепляют...
Теперь движения мои были также лихорадочны, быстры, но точны. Молниеносно открыв сейф, я вынул оттуда драгоценности, записки - мое детище, - и рассовал все по карманам. Затем нажал что есть силы на одну из авторучек, стоящих неизменно на столе в стакане. Крышка стола спокойно и медленно откинулась и так же медленно и невозмутимо закрылась за мной. Все во мне ликовало, вроде я был хозяином положения. "Ничего, - твердил я себе. - Мы еще поборемся!"
По подземному ходу я быстро пробрался в гараж, завел машину и выехал на шоссе. В этот поздний час машин почти не было, и мой "свадебный автомобиль" несся с сумасшедшей скоростью, стремительно врезаясь в белый треугольник дороги, летел к бесконечной ее высоте.
Началась гроза. Я открыл окно. Воздух в салоне сразу посвежел, а я сам покрылся множеством пылинок дождя. Но это лишь вливало во мне силы, давало возможность немного прийти в себя. Фары лихорадочно и пугливо выхватывали дорожные знаки лишь только для того, чтобы бросить их потом в одиночестве беспросветной ночи. Мне надо было поскорее уехать подальше от дома. Уже, конечно, узнали, что я скрылся и, безусловно, перекрыли дороги. Но к моему немалому удивлению машина неслась и неслась, и никто не мешал моему бегству.
Ливень пошел на убыль. Серые нити дождя уже все реже и реже прошивали землю, словно огромные катушки туч исчерпали весь свой запас на прекрасную летнюю вышивку природы. В ночи перед машиной, как привидения в саване, вставала сплошная стена белого пара. Колеса с шумом рассекали неимоверное количество луж, обдавая машину и стекла потоками воды и грязи.
Постепенно дорога разматывалась упругой пружиной. Ворвавшись в нее, я сбросил газ, и мои глаза невольно скользнули по спидометру, наблюдая, как стрелка его плавно движется в левую сторону, проходя цифры в обратном порядке.
Напряжение спало. Удаляясь, гроза оставляла по себе память молнией и громом. Я закурил, машинально взглянул в зеркало заднего вида и при вспышке огненного змея молнии вдруг увидел позади себя темную фигуру незнакомца. И снова все замерло во мне от страха, сердце забилось где - то в горле, руки судорожно вцепились в круг руля, а нога непроизвольно нажала на педаль тормоза. Машина сразу став непослушной, завертелась юлой по зеркальной мостовой и, сбив несколько столбиков, ограждающих проезжую часть от обрыва, зависла покачиваясь над ним. Не владея более собой, я повернулся к непрошеному пассажиру. Сквозь затухающее сознание до меня доносился издевательский смех и голос, который говорил хрипло и саркастически прерывисто:
- Ага! Испугался?! Что ж, это твой удел, ведь я твое бу - ду - щее...
Очнулся я в госпитале через несколько суток после катастрофы. Сиделка смотрела на меня с неописуемым ужасом. Уже потом стало мне известно, что говорил я в бреду такое, кажущееся, конечно, диким каждому нормальному человеку.
Пытаясь выяснить последствия катастрофы, я узнал что то, что когда - то было моей машиной, нашли в ущелье на второй день после падения. Рядом был истерзанный труп, которого никто не опознал. Я же лежал в нескольких метрах от машин и тело мое было зверски изуродовано.
Он указал на свое лицо, которое в этот сумеречный час приняло выражение жестокости и какой- т о каменной застылости. Иву Бозе показалось, что перед ним один из пиратской команды капитана Шарки, внезапно появившийся из столь любимых им "Морских рассказов" Конан Дойля. Единственный глаз, точно тлеющий уголек в камине, прожигал собеседника, но это уже был отсутствующий взгляд, мысли Херста витали где - то далеко в его прошлом.
- И что самое невероятное во всем этом, - дыхнув парами Бахуса, просипел Херст, - при мне не обнаружили ни одного клочка бумаги, золота, драгоценностей, которыми я был просто начинен. А самым главным несчастьем было конечно то, что у меня не стало записей из сейфа. Может, кто-нибудь обворовал меня, когда я лежал без сознания, а может быть, это попросту что - то необъяснимое, как и тот человек на заднем сидении.
В госпитале мне попалась в руки газета. Она вся пестрила заголовками статей: "Таинственный вулкан и его начинка". "Тысячи на службе у маньяка". "Заговор века раскрыт". "Город под видом вулкана"...
Все они были об одном и том же, о моих бывших владениях. Но что же это был за загадочный вулкан и какова его странная начинка?
Вот что передавал с места событий специальный корреспондент ведущей газеты, прибывший одним из первых к горе. Он был потрясен всем увиденным. Сев в скоростной лифт, журналист мигом очутился, словно в другой цивилизации. Тысячи и тысячи людей - роботов сновали по улицам необычного города - крепости, спрятанного в середине горы. Многочисленные высокоавтоматизированные заводы изготовляли продукцию секретных лабораторий, спрятанных глубоко под землей, где трудились величайшие ученые мира, об исчезновении которых в свое время было много толков и предположений. Тут же, под землей, обнаружены строения, напоминающие военные казармы, только с той разницей, что здесь многочисленные ряды нар тянулись от одной стены к другой. На этих импровизированных кроватях лежали люди, спя непробудным литургическим сном, вызванным то ли гипнозом, то ли еще чем - то загадочным. За ними ухаживала специальная команда, состоящая в основном из медицинских работников, которые подкармливали и следили за спящими. Последние были учтены по срокам хранения, весу и росту, и представляли собой отборные войска подземной армии.
Многочисленные склады хранили новейшие образьцы секретной техники, казалось пришедшей из будущих веков.
В одном из бетонированных бункеров находилось что - то, напоминающее канцелярию со множеством сотрудников. Кипы чистой бумаги, ручек, чернильниц наполненных какой - то серебристой тягучей жидкостью. Но что странно? Все как один, сотрудники канцелярии слепы и ничего вразумительного объяснить не смогли.
Множество психиатрических лечебниц обратилось с предложением своих услуг странным и несчастным обитателям города. Их небольшими партиями разослали в разные концы страны, где с ними работают профессора и врачи, обладающие гипнозом.
И правила всем этим подпольным подземным мирком небольшая группа, кучка людей, помешанных на власти, подчинении себе всего мира, человеконенавистнические идеи которых вдалбливались всем жителям города. Главарем всей этой разбойничьей "шайки" являлся некий городской богач химик Герд Зебел. На него указала бывшая его любовница и единомышленница, личный секретарь Н. Кантор.
Следующая корреспонденция рассказывала о том, как был обнаружен этот подземный город.
Ученые еще весной заметили в глубине горной цепи одну из вершин, которая по непонятным причинам начала вдруг дымиться. Снарядились научные экспедиции. Любители пробовали добраться до только что образовавшегося вулкана, но все их предприятия не увенчались успехом. И только когда все убедились в провале своих альпинистских попыток, были использованы вертолеты.
Вулканологи взяли пробу воздуха и почвы. Но больше всего удивило и заинтересовало ученых не необычные результаты анализов, а то, что вершина горы была как бы срезана огромным ножом. Это явно свидетельствовало об искусственности проведенных здесь работ. Несколько смельчаков решились спуститься на веревках в кратер вулкана, где, к большому своему удивлению, обнаружили мощные калориферы приточной вентиляции. Здесь начинался город.
Все газеты напечатали фотографию разыскиваемого Герда Зебела с объявленым вознаграждением за поимку. С непередаваемой злостью я разодрал свой портрет в клочья. Теперь не оставалось уже никакой надежды на возврат к прошлому. Все потеряно. Все усилия потрачены напрасно, а труд стольких лет полетел в тартарары. Это был удар в самое сердце.
Несколько дней я не ел, не интересовался окружающим. Но вот начал наведываться полицейский чиновник, выпытывая подробности моей жизни и жизни человека, который так неожиданно появился в моей машине и которого я совершенно не знал.
Сразу прикидываться, что я ничего не понимаю или не слышу, не представляло особого труда, но все его ухищрения раздражали меня неимоверно. Вместо того, чтобы молчать и отсутствующе глядеть в потолок, мне так хотелось сорваться с кровати и, бросившись на этого высокого, толстого человека с красным довольным лицом, и трясти, душить, рвать на куски, топтать, вымещая всю злобу на все человечество на нем одном.
Однако напускное спокойствие давалось мне с большим трудом. Чувствовалось, что он не очень - то верит моей фамилии, которая была записана в истории болезни и я подумал, что мне было бы покойней убраться отсюда, и чем скорее, тем лучше. Продав перстень (последнее воспоминание о былой роскоши), я, можно сказать, убежал в вашу страну. Денег хватило только на заграничный паспорт и на билет.
Бозе, воспользовавшись образовавшейся паузой, несмело задал Херсту вопрос. Писателя интересовало главное, как он смог допустить, что подземный город так просто обнаружили и взяли голыми руками.
Херст ленивым взглядом задел собеседника, чувствовалось, что он уже пьян и хочет поскорее отвязаться от этого надоевшего ему случайного знакомого. Шаря под столом рукой, отыскивающей костыли, нищий еле слышно ответил:
- Пожар в центре главных блоков ЭВМ повредил всю городскую сигнализацию, бывшую основным нервом и оборонительной силой города...
Будто чья - то невидимая рука, управляя реостатом времени, медленно гасила день. Тлеющий фонарь солнца уже скрылся за деревьями, и они спешили окутать себя сгустками ночи, готовясь встретить принцессу ее - Луну.
Тяжело поднявшись, Оуэн Херст медленно растворился в сумерках, глубоко вдавливая костыли в сырую землю. Ив Бозе сидел в каком - то оцепенении, не в силах ни окликнуть, ни остановить нищего. Он бездумно глядел на эстраду, где, извиваясь, боролся со шнуром микрофона и своим надломленным голосом какой - то безвестный певец, наклонялся всем телом к своим барабанным тарелкам, словно вторил ему, полузакрытый листом пальмы ударник. Но это как - то уже не воспринималось Бозе. Писатель был еще так далеко, в чужом ему прошлом.
Много позже, закрыв блокнот и рассчитавшись, Ив Бозе с трудом отыскав машину в темноте и, довольно долго поблуждав по лесу, наконец, выехал на шоссе. Так и ехал он, вперив свой взгляд в темноту ночи, освещаемую мягким и таинственным светом фар.
И вдруг под колесами обломалось и затарахтело что - то темное, непонятное, и обломки его заплясали по дороге во все стороны от машины. Бозе будто молния ударила, так отчетливо в его мозгу отпечатался вид этих деревяшек. Что - то осенило писателя. Он выскочил из остановившейся машины и пробежав по шоссе немного назад, поднял и поднес обломки к глазам.
Да, это были остатки костылей. И тогда, не думая почему, отчего он так делает, Бозе принялся осматривать все вокруг.
В глубоком кювете лежал человек, он был, несомненно, мертв. Писатель с усилием перевернул его. Луна голубым светом озарила лицо убитого. Повязка была сорвана и пустая глазница, кажется, продолжала жить своей жизнью, словно злорадствуя над тем, что хозяин ее так бесславно оставил этот мир.
|
