Д Ю Й М О В О Ч К А
Планета Белых Огней встречала нас спокойно и величественно. Никаких осложнений при посадке мы не испытали. Уже были взяты необходимые пробы. Можно было выходить из корабля и начинать работу, но никому этого не хотелось. Мы обыкновенные рабочие космоса, мотаемся десятками лет по галактике, а когда попадаем на планету, астероид или другое звездное образование, работаем до седьмого пота, до ломоты в суставах и спине, до того, что уже нельзя подняться. Но надо было вставать, надо было работать, и это проклятое слово "надо" управляло нами лучше всяких команд, какие можно было только придумать.
Наши безотказные роботы давным-давно отказали и приходилось перетаскивать на себе неимоверные тяжести, как когда - то на нашей планете в древности горбатые верблюды переносили груз. Нам надоело возмущаться, и всю работу мы проделывали сейчас безмолвно и покорно.
Все кинофильмы засмотрены до частого дождя царапин. Все книги библиотеки зачитаны до дыр, и главным нашим занятием стало молчание и обособленность. Мы могли сидеть в креслах не один час и не обращаясь друг к другу, равнодушно глядеть в безбрежную черноту космоса. Еще не все отсеки были заполнены до отказа, и мы не имели права возвращаться на свою Голубую звезду.
На ней так же, как и на любой из планет, нас ждала работа. Мы трудились что-то около недели, заполняя пустые отсеки в ячейках, а Ойтти Лайнен магнитным клеем укреплял на них таблички. Все делалось молча, покорно, подчиняясь давно утвержденным инструкциям. Но однажды вечером за ужином Кей Чан, наш великан - коротышка Кей Чан, не выдержал. Он закричал:
- Да до каких пор мы будем работать и ничего не видеть вокруг? Даже самих себя! - он бросил ложку и тут взвизгнул, видимо, испугавшись этого даже для него неожиданного взрыва возмущения, и тихо, и испуганно опустился в кресло.
И тут нас словно прорвало. Мы все кричали и говорили совсем непонятное. Но Рик нас не прерывал. Он с улыбкой глядел на нас, и мы все мгновенно затихли, так как привыкли подчиняться даже жестам этого пожилого грубо скроенного человека.
- Я как раз хотел сегодня объявить вам кое-что интересное, а вы вдруг решили бунтовать? Неумело пошутили.
Он и мы неловко задвигались на своих местах, будто сидели на горячих углях, а некоторые опустили головы и рассматривали свои тарелки с таким заинтересованным видом, словно там лежали живые осьминоги.
- Ребята, несколько дней отдыха нам не помешает, - предложил он. У этой планеты три спутника. Если ни у кого нет возражений, мы полетим на один из них. Нет, не работать! Отдыхать. Это крошечная планетка, но там есть растения, а это уже интересно.
А спустя два дня, утром, мы опустились на красный покров планеты и, утопая в нем по колени, разбрелись в разные стороны корабля.
Я шел и шел вдоль фиолетовой речки, пока не забрел в густые с человеческий рост заросли красивейших желтовато - оранжевых цветов. Сразу же показалось, что из цветка в цветок порхает радужный мотылек, но я ошибся. Осторожно приблизившись к лилии (так по - земному окрестил я эти неизвестные мне цветы), я тихонько опустился на цыпочки и заглянул в глубокую мохнатую чашечку цветка. Там сидела, - нет, вы можете считать меня сумасшедшим дураком или в конце - концов ребенком, кем или чем хотите, но поверьте, в цветке сидела - девочка, маленькая голубая Дюймовочка. Я хотел провести рукой по глазам, но грубые перчатки скользнули по нагретому стеклу скафандра.
"Не может быть, - подумалось мне, - я, конечно, сплю и вижу ту старую сказку, которую рассказывала мне мама, прежде, чем уложить спать".
Но девочка не исчезла, она сидела в самой глубине цветка и смотрела на такое чудище, как я, удивленными, но ни чуть не испуганными глазами.
Я сорвал цветок у самого корня и бережно понес его к кораблю. Когда я ввалился в отсек главного индикатора полета, все были в сборе. Они хвастались и разбирали свои трофеи.
- Тишина, - сказал я коротко и все с удивлением уставились на меня и снова зашумели.
- Ха! Ну! У него цветочек, и из - за этого мы должны молчать? - и зашумели еще увлеченнее.
Тогда я приблизился к Рику и опустил цветок, таким образом, чтобы он увидел его чашечку.
- Посмотри! - приткнувшись подбородком к плечу командира, я, видимо, кивнул на цветок.
Рик хотел ответить что - то резкое, но взгляд его упал на чашечку цветка, и слово готовое сорваться с его уст, исчезло и растворилось в изумленном возгласе, произнесенном, почему - то хриплым шепотом. Он ошеломленно взглянул на мое торжествующее лицо, сиявшее не хуже новой обшивки корабля, еще не бывавшего в полете.
- Братцы, это, что же такое?
Он нежным, нерешительным, а поэтому и очень не свойственным ему движением, взял цветок в ладони и, низко наклонившись к нему, легенько подул во внутрь.
Маленькое нежное создание шевельнулось и, вдруг поднявшись в воздух, за порхало и закружило по отсеку, как фея из старой доброй сказки. Все глядели на это чудо безмолвно, открыв рты и еще шире глаза. А крошечная Дюймовочка парила в воздухе, порой грациозно опускаясь на протянутые ей ладони грубых мужских рук, на которых не было и сантиметра нежной мягкой кожи.
Тем временем стебель цветка немного обрезали и поставили в глубокую вазу. Перед тем, как наполнить ее водой, царь и бог нашей оранжереи Борис Лагин долго колдовал со своими пробирками и порошками и, наконец, разрешил налить приготовленную жидкость в вазу. А Дюймовочка сидела на руке Виттола, нашего механика, и никуда не хотела улетать. У него даже занемела рука, а он все не решался посадить это маленькое чудо в его обиталище.
Была уже глубокая ночь, когда пропел электронный петух, сообщая, что нам пора на покой. Но никто не двинулся с места. Виттол приблизил свою уставшую руку к цветку. И вот он уже почти незаметно для глаз закрывает свои лепестки, пряча от постороннего взора свою маленькую пленницу.
Наконец, все улеглись, сговорившись завтра утром чуть только, рассветет идти за цветами, накопать их с корнями и пересадить в нашу оранжерею. Уход за ними брал на себя Борис Лагин, т. к. он был нашим корабельным врачом, и, конечно, же, изучал биологию. Все свои вопросы мы обратили к нему. А он, гордясь тем, что стал центром внимания, важно и замысловато отвечал нам, так ничего толком и не объяснив. Видимо, сам знал не больше нашего.
Не успел "петушок" пропеть свою утреннюю песенку - побудку, как все мы, как один, были на ногах. Около еще спавшего цветка остались дежурить Борис и Виттол. Все остальные, как было решено вчера вечером, ушли добывать цветы.
Если верить утверждению Бориса о том, что Дюймовочка не может жить вне цветка и все питание она берет из него, надо было основательно запастись цветами на весь долгий обратный путь.
Очень тяжело было нам выкапывать цветы. Корни их накрепко переплелись между собой и представляли единое корневище. Чтобы его разрушить, надо было выкопать всю поляну цветов. Но такое нам не под силу. Ребята трудились с каким-то остервенением. Это было похоже на борьбу Лакоона с удавом. И когда мы возвратились к кораблю нагруженные этими чудными цветами, Борис ахнул:
- Куда мне эту кучу?! - заорал он, всплескивая руками, но потом, немного успокоившись, добавил: - Вы хоть почвы немного возьмите!
Все остальные дни мы работали как одержимые, не спрашивая, сколько осталось до конца смены. У нас было оправдание. Нас неопределенно влекло на корабль, в отсек оранжереи, где в глубокой голубой вазе по-прежнему стоял удивительный цветок, так непохоже похож на земной, чем-то напоминающий цветы лотоса.
Мы забыли, что значит одиночество, отчужденность. Снова шутки смех и даже песни раздавались по вечерам в наших отсеках. Но чаще всего в них присутствовало молчание, но это было не враждебное молчание, готовое вот-вот взорваться приступом ссоры или раздражительным выкриком. Это была тишина мира, успокоенности, наконец, уверенности в том, что все будет как задумано. И когда тишина прерывалась тонким серебристым звуком, будто пела самая тонкая струна скрипки, мы замирали как завороженные, не слыша ничего, кроме крошечного существа, кажется, пришедшего к нам из далекой сказки детства.
Лепестки раскрывались еще и еще, пока цветок не походил на раскрытую ладонь, и музыка звенела все громче и выше, словно хотела вырваться на простор, а Дюймовочка танцевала. Да, да! Она перепархивала с лепестка на лепесток, кружась и, взмахивая своим плащом - паутинкой, гипнотизируя нас движениями своих рук. В конце танца она неизменно усаживалась в центре цветка, и он, будто понимая, что ей надо отдохнуть, сразу же сжимал накрепко свои лепестки.
Когда после ужина мы усаживались вокруг вазы и Дюймовочка высовывала из цветка свое любопытное личико, один из нас начинал свой рассказ. Все эти рассказы мы уже знали наизусть и, бывало, помогали вспомнить пробел в его повествовании. А Дюймовочка смотрела на говорившего горестными фиалковыми глазами и слушала, как будто понимала то, о чем ей рассказывают.
Наконец, Рик, наш командир, после своего "совета" с аппаратурой корабля и долгих подсчетов, объявил, что через несколько часов можно будет отправляться в обратный путь, именно в обратный, и сколько бы он ни продолжался, мы с каждым месяцем, с каждым днем полета будем ближе к цели, к нашей заветной цели, к такой далекой, но всем нам дорогой и близкой Земле.
Стартовали мы благополучно, и когда нам разрешили двигаться, первым делом пришли к Дюймовочке. По нашим понятиям был день, и цветок, полуоткрыв свои лепестки, покачивался на длинном стебельке от искусственного ветра, который устроил, Борис.
Кей Чан, наш беспокойный пилот, подошел к цветку и, заглянув в его чашечку, изменился в лице. Это его из без того желтое лицо приняло, какой - то глинистый оттенок, и он закричал:
- Вай - вай! Горе нам, горе! - и, обхватив свою стриженую голову, принялся раскачивать ею из стороны в сторону.
В цветке, в самой его темной глубине, лежала Дюймовочка. Она была без движения, плотно сомкнув веки и, раскинув в стороны нежные ручки - былинки.
Борис поднял руку, требуя внимания.
- Спокойствие, - сказал он, - это просто сон.
Все то время, когда Дюймовочка спала, - а сон ее продолжался что-то около пяти суток, - все мы ходили как в воду опущенные. Но наши ежевечерние бдения около цветка продолжались по - прежнему. Каждый тосковал по нашему безмолвному слушателю, по танцу, такому однообразному, но никогда не надоедавшему.
Наконец, настал день, вернее, вечер, когда Дюймовочка все же очнулась. Но не было в ней ничего прежнего. Она сидела, низко опустив головку, по временам открывая свои фиалковые глаза, взглядывая на нас грустно - грустно, и снова закрывала их. Мы не знали, что делать, чтобы развеселить ее, и даже флейта Виттола не вернула ей прежнего настроения. И тогда Отто Лайнен, наш неговорливый и громадный Ойти, молча притащил в отсек кинопроектор и принялся безмолвно перебирать пленки, задумываясь и, пожимая плечами.
Потушили свет, и на экране ожили, заиграли и за серебрились река, луг, леса. Раньше, рассматривая эти фильмы о природе, мы, почему - то реагировали по - иному. А теперь мы замечали каждую деталь, не замеченную нами когда-то. Вот пчелка тяжело поднялась с мохнатого желтого цветка, вот жук раскачивается на высокой изумрудной травинке, вот лепесток розы горит перламутровыми капельками росы, вот мох, старый, бархатистый, а на нем как бусинки разбросаны яркие сочные красные ягоды - светлячки.
Пронзительно высокий звук заставил нас вздрогнуть. Все, как один, мы повернули головы к цветку. Он, окруженный венчиком света, раскрыл свои лепестки. Дюймовочка, взмахнув плащом, медленно поплыла к светящемуся на стенке яркому квадрату экрана.
Ойти остановил кадр, и теперь на стене цвела теплая солнечная лужайка. Дюймовочка металась от цветка к цветку, но повсюду натыкалась на холодную, безмолвную стену. Смотреть на это дальше было невозможно.
Виттол протянул начавшей терять силы Дюймовочке руку. Отнес ее в оранжерею и бережно посадил в цветок.
Рик, нисколько не стесняясь своего громкого голоса, гаркнул:
- Расходитесь! - И, мрачно уставившись на Ойти Лайнена, процедил сквозь зубы:
- Экспериментатор!
Впервые за много вечеров в рабочий отсек не пришел Виттол. Рик сказал, что он еще с ночи захворал. Это было нам в новинку. Могу сказать точно: никто из нас не помнил себя больным. Давно уже врачи победили болезни и стояло принять немного "Ноффелла", как ты был огражден от всех хворей на много лет вперед. Не удивительно, что мы всполошились, хотели бежать к Виттолу, но Борис Лагин запретил общаться с ним.
Стараясь сохранить на своем веснушчатом лице спокойствие, и беспечность, он сказал:
- Ничего страшного, ребята! Завтра он будет, как штык, так говаривала моя бабушка.
Но и на завтра и еще через два дня он не поднялся. Все мы узнавали от Рика. Виттолу было плохо, температура держалась в пределах тридцати девяти градусов, и жар, казалось, сжигал его. По ночам он бредил. Борис Лагин выходил из своего отсека только поесть. Он перевернул горы книг и пленок, силясь разобраться в секрете болезни Виттола, но это ни, к чему не привело. А утром одного из следующих дней Рик за завтраком хмуро объявил:
- Кей Чан и Ойти слегли. Признаки те же, что и у Виттола.
- Не, хочешь ли ты сказать, что очередь за нами, - Борис пристально взглянул в глаза Рика.
- Да! Именно это я хотел и сказать, жестко ответил тот. - Я запрещаю заходить тебе в отсеки к заболевшим, - голосом, не терпящим возражений, громко сказал Рик. - Здесь я командир!
- Я не претендую на твое командирское кресло. Здесь я врач.
Борис встал, с шумом придвинул кресло, в котором сидел, и, не взглянув на Рика, вышел.
На следующий день Рик обедал один. По селекторной связи он вызвал Бориса.
- Что с тобой?
- Кажется, я тоже маленько захворал, - хриплым Борисовым голосом ответил динамик.
- Очень плохо?
- Да нет! Держусь еще, но ты ведь знаешь, что ждет меня впереди.
- Да!
- Пока я в здравом уме и пока ты здоров, вот что я хочу тебе, посоветовать. Поверни корабль к планете Дюймовочки. Я хочу умереть, чувствуя под ногами твердую почву, а не бесконечную пустоту космоса.
- Не выдумывай. Почему вдруг ты вздумал, умирать?
- Брось! Не настолько ты наивен, чтобы не понимать, что эти несколько лет мы не протянем даже и при искусственном обеспечении. Это решение единственно - правильное. У нас нет выбора. Разве не страшен мертвый корабль, несущийся в космосе?
- Ты заболел и потому у тебя мрачное настроение. Я не могу ответить сразу.
- Мне уже все равно, Рик. И еще: не заходи ни, к кому в отсеки, и я не составляю исключения, хотя ты мне двоюродный брат. Может быть, хоть ты уцелеешь, может тебе повезет...
- Нет! Нет! Нет! - не думай об этом! Мы все будем жить, схватив руками микрофон, закричал Рик. Но Борис его не слышал.
Первым желанием Рика было ворваться в отсек Бориса Лагина. Но, нет! Нет, прощения для необдуманных поступков. Нельзя теряться. Ведь он командир. И если что-нибудь случится, он будет виноват в происшедшем.
Рик поднялся и, склонив голову, словно боясь наткнуться на невидимую преграду, пошел в оранжерею корабля.
На полу по - прежнему стояла ваза. Цветок безжизненно свесил свои лепестки. Свернувшись калачиком, лежала Дюймовочка, жалкая и печальная, как увядший цветок.
- Что же я стою, - вдруг удивился вслух Рик. Работать надо, работать, - и он подошел к командирскому пульту управления полетом.
Прежде, чем совершить разворот корабля, он включил камеры внутреннего обзора. Долго и внимательно вглядывался в лица друзей, как бы ища в них поддержки своему, пусть даже еще не созревшему, но он твердо это знал, необходимому решению.
Рик глубоко вздохнул и включил экран. Теперь он один здоров, и он по-прежнему командир корабля. Губы сжались в одну еле заметную полоску. Глаза, сощурившись, глядели пронзительно и проницательно. Длинные грубые пальцы легли на кнопки и тумблеры пульта. Все было готово.
Когда на экране засветилось еле заметное пятнышко среди миллионов и миллионов таких же, он обрадовался ему, наверное, не меньше, если бы впереди была родная планета. Теперь Рик, почти не вставал с командирского кресла - и чаще прежнего загорался экран внутреннего обзора корабля.
Рик вел журнал наблюдения за больными, как заботливый врач, записывал температуру, их состояние. Никто не приходил в сознание, кроме Бориса. Лишь иногда он открывал опухшие веки, туманным взглядом, всматривался в переплетение труб и тросов над поволокой и вновь впадал в забытье.
Каждое утро Рик менял жидкость в вазе, строго придерживаясь рецепта Лагина. Но по - прежнему Дюймовочка сидела в цветке, согнувшись, лишь изредка меняя позу.
Рик писал, работал, занимался, но где-то в самой глубине сознания теплилась мысль, в которой он сам боялся, признаться себе - это уверенность в том, что и его не минет болезнь. И опасения его оправдались.
Ночью он проснулся в своем кресле и долго прислушивался к глухому шуму, пытаясь угадать, что это за звук, откуда он идет? И, наконец, понял, что это шумит в его ушах. Голова была неимоверно тяжелая, во рту пересохло. И, неожиданно угадав первые признаки болезни, он успокоился. Никогда Рик еще не был так спокоен и невозмутим. Но это не было спокойствием человека, обреченного, смирившегося с мыслью, что болезнь сильнее его. Это было спокойствие человека, обязанного стать сильнее болезни и выше смерти.
С необъяснимым волнением, Рик следил за светящейся точкой на экране. Вот он просмотрел подсчеты. Через двенадцать часов будем садиться. "Будем", - горько усмехнулся он и тут же горячая волна прошла по его телу, перехватившая горло, мешая дышать. Он откинулся на спинку кресла, шепча, что - то про себя.
Очнувшись, он долго не решался открыть веки, они, казалось, весили по несколько килограммов. Рик с трудом поднял руку и медленно потер лицо. Перед его взглядом встал экран, закрытый наполовину ярким кругом. Пользуясь тем, что болезнь снова не взялась за него по - настоящему, Рик использовал каждую минуту с максимальной нагрузкой. Он проверил все системы корабля. Проследил за состоянием здоровья своих друзей и, уже включив систему автоматической посадки, закружился, в каком - то ярком вихре водоворотов и вновь впал в забытье.
Он шел по песку, погружаясь в него то по колено, то по пояс. Он отчаянно карабкался на барханы и скатывался по ним снова к их подножию. Он знал он твердо знал, - где - то близко, впереди, должна быть вода, и он шел к ней, желанной и прозрачной.
Шаг, еще шаг, нет, сил больше нет, и он погружается лицом в это раскаленное солнцем песчаное золото, снова встает и ползет, подымается на колени и снова падает, подымается и шепчет пересохшими губами: "Вода! Вода!.."
Рик пришел в себя от крика, который раздавался совсем близко.
- Вода! Вода! - кричал, кто - то, и вдруг Рик сообразил, что этим "кем - то " и был он. Но не удивился, увидев через иллюминатор зеленую поляну, лес, маленький кусочек озера, поблескивающий сквозь деревья.
Рик вдруг встал, легко, глубоко и свободно вздохнул и не твердым еще шагом направился к бассейну. После купания ему стало лучше. Вода как бы смыла пелену с глаз, сняла жар и усталость с горячего, воспаленного тела.
Он вошел в оранжерею, взял вазу в обе руки и направился к выходу. Странно: он не ощущал никакого действия недавней болезни. Только легкое головокружение и боль в мышцах заставляли его быть осторожным в своих движениях.
Рик медленно, нога к ноге, как это делают маленькие дети, спустился по трапу вниз и снова его обдало жаром. Он чувствовал это. Волны горячего воздуха поднимались вверх по телу, обливая его как кипятком, сжимая тисками его горло...
Когда он очнулся, все вокруг было погружено в синее дрожащие прозрачной дымкой вечерние сумерки. Рядом с ним валялась на боку перевернутая ваза, а в начавшей уже высыхать лужице воды лежал скомканный цветок. Рик поднял вазу.
"Зачем она теперь мне нужна?!" - он хотел отбросить ее, но движения руки оказались настолько немощными и слабыми, что ваза откатилась лишь немного в сторону.
Рик бережно взял цветок в ладони, расправил его. Лепестки цветка были плотно сжаты. Он хотел подняться, но почувствовал, что у него нет уже для этого сил, пополз. Он полз медленно, с трудом подталкивая свое тяжелое и непослушное тело. Временами он терял сознание, утыкался лицом в прохладный уже песок планеты, и ему чудилось, что он после долгих скитаний по пустыне набрел таки на ручеек прохладной солоноватой воды и пьет, никак не утоляя жажду. И он снова полз...
"Подальше, подальше от корабля", стучала в голове молот очком мысль. Он сделал усилие и оглянулся. Ах! Как близко корабль. Но делать нечего. Дальше ползти нет сил. Он вспомнил, что лопатка осталась в корабле, и от отчаяния даже застонал.
Рик пальцами, как слепой, ощупал незнакомый предмет, погладил песок. Он рыл его, вгрызаясь пальцами в твердый грунт. Когда ямка была достаточно глубока, Рик аккуратно вложил туда корень цветка и засыпал его землей.
Прижимаясь лицом к грунту, он долго смотрел на лежащий умирающий цветок, потом усталость незаметно укутала его своей сетью, и он уснул. Разбудил его тонкий пронзительный звук. Рик поднял голову и, не веря себе, смотрел и смотрел. Стебелек цветка выпрямился, его головка раскрылась и в серебристом мареве как прекрасная бабочка порхала, переливаясь невиданным цветом, маленькая Дюймовочка.
Странно, но Рик почувствовал себя совсем здоровым. Он выпрямил руку, сел и вдруг вскочил на ноги. Да! Он совершенно здоров.
Рик огромными прыжками помчался к кораблю, вбежал в отсек и, не закрыв люк, бросился к пульту. Все ребята спали. Температура у них была в норме. Это был здоровый счастливый сон.
А Борис, лежа в своем "гамаке", радостно улыбнувшись, повернул голову к иллюминатору, громко и торжественно сказал:
- Мы расскажем о тебе, Дюймовочка...
|
